Читаем Средневековая философия и цивилизация полностью

Но блестящий пример такой крайней необходимости универсальности и единства появляется в той огромной системе мысли, которая является господствующей и затмевает всех своих соперников, а именно схоластической философии. Монументальные Summae, собрания публичных лекций под названием Quaestiones Disputatae («Спорные вопросы») и монографии всякого рода демонстрируют всеобъемлющую концепцию физического и этического мира, где не упускается ни одна из философских проблем. Вопросы психологии, идеологии и эпистемологии; о строении материи и материальных тел; о бытии, единстве, эффективности, акте и потенции, сущности и существовании; о логическом построении наук; личной и общественной этике; об общей эстетике; о спекулятивной грамматике и философии языка – все эти жизненно важные философские вопросы получили ответы. Все специальные науки реквизированы на службу философии, и они снабжали ее фактами и наблюдениями конкретного опыта. Даже интеллектуальная деятельность юристов и канонистов также вовлечена в схоластический синтез. Схоластики Парижа особенно в своих лекциях и книгах трактуют со своей особой точки зрения определенные вопросы, которые правоведы трактуют со ссылкой на собственные потребности. Например, они обычно обсуждали и изучали вопросы частной собственности, похорон, права развязывать войны, отношений между церковью и государством, но к подобным вопросам подходили не с точки зрения позитивного (действующего) права, а скорее с точки зрения нравственного закона и естественного права. Точно так же как другие области человеческого знания поставляют свою квоту материала, так и гражданское право и каноническое право вносят свой вклад[112]. Таким образом, философская мысль простирается бесконечно, и философия становится объяснением всего.

Но не только получены ответы на все жизненно важные вопросы: везде существует взаимосвязь, и в полном значении этого слова, так что нельзя извлечь только одну доктрину, не повергая риску этим группу других. Все связано причастностью и логическим соединением: повсюду появляется всемерно это всепоглощающее стремление к универсальности и порядку, которое овладевает учеными и ведет их к введению самой обстоятельной и точной схемы из всех возможных. Фома Аквинский, Дунс Скот и в меньшей степени Александр из Гэльса и Бонавентура были людьми систематизированного ума; их философия – это интеллектуальный монумент, и чувство пропорции, которое она обнаруживает, сродни готическому собору, с которым ее так часто сравнивают. И это как раз потому, что в схоластической философии все так ладно сгруппировано[113], и потому, что она действительно удовлетворяла самые придирчивые требования разума о взаимосвязи, из которой и состоит сама жизнь, что и прельщало через века столь многие последующие поколения мыслителей.

Мы должны также заметить, что схоластическая философия осуществляет посредством ограниченного числа идей тот самый порядок доктрин, которому она столь предана. Она упрощает его до полного предела своей власти. Каждая доктрина, которую она привносит, обладает реальной ценностью для толкования, и, следовательно, ею нельзя пожертвовать. Итак, приведем лишь один пример, теории акта и потенции, материи и формы, сущности и существовании, субстанции и случайности – все необходимы для метафизики[114]. Для нее философия, как и природа, подчиняется принципу экономии. Как пишет Фома Аквинский, natura non abundat in superfluis[115] (природа не является избыточной[116]). Действительно, XIII век уже предвидел в различных формах тот самый мудрый совет, который обычно приписывают Уильяму Оккаму: не следует приумножать сущности без необходимости[117].

В своей умеренности схоластическая философия действительно похожа на собор XIII века, признающий лишь те линейные формы, которые требует логика конструкции. И вплоть до XIV века появлялись такие громоздкие теории, которые ослабляли доктрину.

Тот же самый систематический характер отмечает также теологию того времени, которая была просто большое собрание католических догм, каждая из которых созвучна всем остальным.

Тогда подведем итог. Необходимость универсальности, необходимость единства, необходимость порядка – вся цивилизация томима жаждой по ним.

II. Крайности, возникающие в результате ощущения необходимости безграничного упрощения; геоцентрическая система и антропоцентрическая концепция

Однако эта страсть к систематизации самой своей притягательностью иногда доводит и самых способных философов до излишества – и здесь кроется причина определенной специфичности средневекового ума. Эта прочувствованная необходимость упорядоченности вещей была столь велика, что иногда, из-за отсутствия мотивов для доказательства, единственным выходом было прибегнуть к домыслам, чтобы получить удовольствие.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука