Читаем Средневековая философия и цивилизация полностью

И даже в начале XV века Антонин Флорентийский указывает на тот же самый факт, когда говорит: «Хотя все мирские владыки и короли должны подчиняться императору, однако есть многие короли, которые не признают его верховной власти, прибегая либо к привилегии или другого рода праву, или к простому факту, например король Франции, дож Венеции и некоторые другие феодальные сеньоры»[134]. Можно добавить, что германский император был не единственным, кто доказал право на титул наследника Карла Великого и что некоторые короли, например Людовик VII, король Франции, претендовал, хотя и тщетно, на то же самое право. Во всяком случае, Гогенштауфены не преуспели в роли миротворцев, такой как Данте предопределил единому монарху. Далеко не будучи сторонниками мира, они провели свою жизнь, ведя войны во всех возможных направлениях. Пангерманское превосходство в XIII веке потерпело полное банкротство.

Дело в том, что верными приверженцами интернационализма были папы, представители теократии, которая достигла на протяжении XIII века величайшего размаха своей власти. Тот вид интернационализма, который был возложен папами на христианские нации, неотделимые от цивилизованного мира, основывались на всеобщности христианской веры и морали, а также на дисциплине Римской церкви.

Католичество олицетворяет всеобщность. Одна глава, признанная всеми, есть хранитель великого идеала, с помощью которого управляли обществом того времени. Григорий VII уже планировал освобождение Иерусалима и реставрацию Церкви Африки[135]. Его наследник организовывал и поддерживал Крестовые походы. Иннокентий III воспользовался новыми нищенствующими орденами в целях интернационализма и католицизма. Несомненно, после середины XII века было много ереси; она лежала в основании общества подобно подводным течениям океана, не выходя на поверхность. XIII век еще не слышал предупреждений о великих переменах, которые еще грядут, и католическая вера сохраняла свой интернационализм благодаря престижу папства.

В качестве хранителя веры и морали того времени папа был также абсолютным образцом дисциплины. Самой деспотической формы папской власти добился Иннокентий III. Он снова и снова вмешивался в управление отдельных епархий. Он рассматривал случаи различного рода; его решения были универсальными и окончательными[136]. За его решениями обращались бесчисленное число раз. Настал момент, когда Иннокентий III стал думать, что сможет подчинить себе раскольническую церковь Востока.

Он мог видеть с епископского трона Константинополя патриарха, который признает его верховенство. Сербы и болгары отдавали ему должное, и на мгновение казалось, что и русские последуют их примеру.

В этом отношении ясно, что папа не только подтвердил свою супернациональную роль как главы Церкви, но также свою роль вершителя судьбы европейской политики, а также хранителя морали наций. Он не ограничивался защитой и расширением мирского наследия, а провозгласил себя повелителем всего христианского мира, ссылаясь на принцип, «что церковь имеет высшее право власти над странами, которым дарует пользу христианской цивилизации». «Христос, – как пишет Григорий VII в 1075 году, – заменил свое царствование на Земле правлением цезарей, и римские папы управляли большим количеством государств, чем владели императоры»[137]. Благодаря этой доктрине его преемники признавали королей или освобождали их подданных от долга повиновения; они присваивали феодальные владения; они делали себя судьями выборов германских императоров; они получали почести величия на Земле; те, кого покарали отлучением от церкви, дрожали от страха.

Такое политическое превосходство было далеко не приятным всем мирским правителям. История изобилует записями об их сопротивлении; и всем известен ответ Филиппа Августа легатам Иннокентия III: «Папа не имеет права вмешиваться в дела, которые происходят между королями»[138]. Но даже когда они восставали против римских пап, короли уважали папство. Это мы видим ясно, когда Иннокентий протестовал против развода Филиппа Августа с его первой королевой, отлучает короля от церкви и заставляет его взять обратно свою законную жену. Хотя в разных других случаях он принижал его власть, этот поступок папы – порицание нарушения морального закона великим королем, есть один из благороднейших случаев проявления его теократической власти. Точно так же его уважали, когда он вмешался, чтобы предотвратить войны, которые считал несправедливыми, и когда он прибегнул к третейскому суду, чтобы положить конец спорам. Над сообществом государств, так и над отдельными личностями он обладал высочайшей властью. «Каждый король имеет свое королевство, – писал Иннокентий III, – но Петр имеет преимущество над всеми, ввиду того что он есть наместник Его, того, кто правит Землей и всем, что есть на ней»[139].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука