Обращение философии к теологии я назвал бы апологетикой. Как обращение математики к астрономии воздействует лишь на одну астрономию, так и обращение философии к теологии воздействует лишь на теологию. С этой исторической точки зрения, которую я давно стремился установить, писатели XIII века оказывали достаточную поддержку, ведь они различают два метода теологии: власти и разума,
Отсюда явно следует, что использование философии в целях теологии возникает наряду с чистой философией, в то время как последняя остается неизменной. Если вы вспомните о религиозной ментальности XIII века, вы легко поймете, как приложение философии к догме привело многие умы к теологии. В результате большинство философов стали теологами; и средневековая апологетика возникает в самых разнообразных формах. В обществе, где ересь сама по себе возникает из-за избытка религиозного рвения и под предлогом чистоты веры, никто и не мечтал о сопротивлении догме, наоборот, ее толковали – и всяческими способами.
Мудрейшие, следуя традициям Ансельма и сен-викторцев, утверждали сферу таинства, припасенную на благо теологии. Фома Аквинский не допускает философского доказательства самого таинства; он позволяет философии доказать лишь, что таинство не содержит ничего иррационального. Дунс Скот идет дальше: из страха фактического конфликта он удаляет любой теологический вопрос из империи аргументации. Но другие не последовали этим мудрым примерам. Раймунд Луллий желал поддержать откровение силлогизмом – как до него делал это Абеляр; и даже Роджер Бэкон путал философию с апологетикой. Средневековый рационализм, в своей схоластической форме, отстаивает аргументацию возможности доказательства догмы во всех отношениях, и в этом он находится в разительном противоречии с современным рационализмом, который отрекается от догмы во имя аргументации.
Где еще может глубоко религиозный дух средневековых speculation проявляться более понятно, как не в этих опрометчивых попытках? Он был религиозным до безрассудства. Не найти лучшего слова, чтобы охарактеризовать отношение сторонников латинского аверроизма, которых это так глубоко волновало в Парижском университете в XIII и XIV веках. Не желая отрицать ни католическую веру, ни сплошную массу философских доктрин, которые состояли в вопиющем противоречии с этой верой, они нашли оригинальный прием, и им было изумительное учение о двойственности истины. «То, что верно в философии, – говорилось тогда, – может быть ложно в теологии и наоборот»[179]
.Каковы бы ни были эти различные позиции – и каков бы ни был в них религиозный интерес, – они оказали очень важное воздействие на отношения философии и теологии. Ведь теолог имел обыкновение касаться огромного количества философских вопросов ради своей апологетики. Поскольку ни одна наука не носит больше, чем философия, отпечатка того, кто ее трактует, каждый теолог, таким образом, сохраняет и развивает свое собственное философское отношение. Более того, он опять мог бы почувствовать притягательность определенных философских проблем, мог освежить память своих слушателей –
Простое объяснение такого педагогического явления, необычного для Средневековья, которое так сильно озадачивало историков, – это смешение вопросов философских и теологических в Summae, Quodlibeta, Quaestiones Disputatae и почти во всех средневековых трудах.
Если рассматривать лишь название Summa Theologica («Сумма теологии»), которое дали своим главным трудам Александр из Гэльса, Фома Аквинский, Генрих Гентский и другие, можно подумать, что это великие произведения, в которых философии нет места. Но пусть здесь не будет обмана. В этих пространных произведениях содержатся подлинно философские трактаты. Достаточно будет сослаться на часть великой Summa Фомы Аквинского, где можно найти целые трактаты по психологии, этике и юриспруденции[180]
.