Средневековая философия и цивилизация

В этом мнении томизма и схоластики групповая жизнь обретает динамизм. Он основывается на участии в деятельности на благо всем. Обладая одинаковой человеческой натурой с цепью неотъемлемых прав, все индивидуумы представляют собой огромную разницу в своих талантах, своих способностях и деятельности, которая вытекает из них. Равные в человеческой натуре, люди неравны в способностях к деятельности[235]; таков закон метафизики, который управляет деятельностью социальной группы во всех ее степенях.

VI. Сравнение группы с человеческим телом

После такой точной и основательной дискуссии, под которой подписалось бы большинство философов-схоластиков XIII века, не сложно отдать справедливость одному излюбленному сравнению того века – сравнению, к которому часто прибегали публицисты, канонисты, правоведы, теологи и даже поэты с целью разъяснения проблемы индивидуума по отношению к группе. Это сравнение государства с человеческим телом, которое разработал Иоанн Солсберийский, детальное сравнение, и он уподобил каждый член человеческого тела с определенной частью государства.

Правитель – голова; сенат – сердце; полицейские и судьи – глаза, уши и язык; чиновники – руки; крестьяне и работники – ноги государства, – так что, по замечанию этого английского писателя, у государства больше ног, чем у сороконожки или сколопендры. Функция защиты людей становится «обувью» государства. Действительно, нет причины, почему бы не продолжить эту маленькую игру бесконечного антропоморфного сравнения[236].

Эта идея не является открытием Иоанна Солсберийского. Сам он ссылается на письмо, написанное Плутархом Траяну (фальшивое, насколько нам известно). Это сравнение повторяется в XIII веке, но оно утеряло буквальное значение. Каждое государство, каждая церковь, каждый город, даже каждая гильдия сравнивается с физическим органом. Но философы того века не были введены в заблуждение чисто переносным значением, и Энгельберт из Фолькерсдорфа, аббат Адмонта, который написал приблизительно в 1290 году трактат с правилами для правителей, говорит о моральном и политическом органе в противоположность с физическим органом[237]. Далее, когда Фома Аквинский называет коллектив граждан публичной персоной, persona publica[238], здесь не возникает сомнений об истинном значении этих слов.

Сведенное к роли образного инструмента, это сравнение не лишено элегантности; оно показывает поразительным образом, что в политическом или церковном организме члены не занимают одинаковое место; что есть многообразие функций; что имеются промежуточные соединения; что здоровый орган может помочь или подпитать слабый или поврежденный орган. Это сравнение прекрасно подходило средневековому мышлению, с его пристрастием к символам, и веку, который говорит о мистическом союзе Христа с Церковью, епископа с его епархиальной церковью и который уподобляет дочерям различные аббатства, которые выросли из материнского аббатства. Такие символы и многие другие никого не вводили в заблуждение. Сегодня мы не принимаем буквально сравнение Теннисона «миллионноногая толпа»[239], или выражение «усыновленные города», которое давалось определенным городам, разрушенным во время войны, или «материнские города», имя, которое с гордостью присвоили себе некоторые другие города, взявшие на себя «усыновление». Философы XIII века не принимали по ошибке солому слов за зерно идей. Органическая теория, которую ввели сегодня в моду некоторые немецкие философы, противопоставлена гению схоластической философии, как и юридической доктрине XIII века; обе считаются соблазнительным миражом.

VII. Заключение

Незадолго до войны я ненадолго останавливался в Страсбурге. Посетив его величественный собор, я заметил, что в одной из стен отделанной башни появилась трещина и что возникла необходимость воздвигнуть подпорку, чтобы башня не завалилась. Друг объяснил мне, что архитекторы XIII века воздвигли собор на фундаменте из прочных дубовых столбов, которые сохранялись веками, потому что были вбиты в болотистую почву, но что последние дренажные работы в городе повлекли за собой непредвиденные последствия высушивания этих древних, пропитанных водой бревен и, следовательно, разрушили собор. Невидимые и подземные, до сегодняшнего времени они поддерживали фасад этой изумительной готической жемчужины, и никто не понимал, какой фундаментальной было их наличие и функция.