Срочно меняется квартира

Дед, удалившись в каюту, размышлял, как поступить. «Положено о пропаже члена команды сообщить на базу? Положено! А что он скажет на радиоперекличке? Положено ему знать обстоятельства пропажи? Не скажешь, что он как сквозь землю провалился. И при чем здесь земля? Не положено промысловому судну таскаться по незнакомым берегам? Не положено! Сбежал? Как и куда? Как Христос по морю босиком? Куда ни кинь, везде клин. Глупость какая-то».

С расстройства он и обедать не пошел. Кок принес ему полчайника компота, в который он «для аромата и колера» добавлял за свой счет персидской пастилы — «подошвы».

— Компот твой кислый, как жизнь грешника, — сказал дед коку. Но Артемыч, понимавший расстройство старшего механика, смолчал.

Перед сеансом связи позвонил радист и спросил, будет ли он говорить с базой. Дед поднял большую, как нога с копытом, телефонную трубку, да еще и прикованную к аппарату, и, все выслушав, сказал:

— Пока перемолчим. Всяко бывает. Капитан приедет — разберется. Моя команда машинная на месте.

После обеда дед то и дело поднимался наверх и поглядывал в бинокль на берег. Ни одного пыльного хвоста не увидел он, будто по этому окаянному плато только единственная автомашина и проехала, чтобы подобрать Крыма.

Все происшествие закончилось весьма буднично. На перекличке капитан сообщил, что он возвращается с базы на попутном колхозном сейнере, а также приказал с якоря не сниматься, а подождать его на месте.

После обеда, вытащив матрацы, ребятишки улеглись спать кто где, выбирая место попрохладнее. Было так тихо, что слышалось, как бренчит посудой в камбузе Липа.

Никто не знал, сколько ей лет и откуда появилась на «Орлане» эта безответная, всегда молчаливая буфетчица. Ее так и звали: Липа Вековая. Она исправно делала свое дело, не жалуясь и не ропща, когда сверх программы ей подваливали кучу маек, трусов и рубах. Выстирав их, она гладила, а то, случалось, и штопала небогатый гардероб команды. Никто не видел, когда она обедала, отдыхала. Никто не слышал от нее бранного или шутливого слова. Впрочем, один монолог выслушал Митя Пуд, но помалкивал о нем.

Застав как-то Липу в маленькой баньке, служившей и прачечной, и углядев, как под мужской майкой, которую носила буфетчица, белели ее плечи, он, воровато оглянувшись, подошел к ней. Буфетчица посмотрела на него вопросительно. Митя, приняв это за одобрение, погладил ее по плечу. Тогда он и убедился, что Липа умеет улыбаться. Улыбнулась она печально и, откинув мокрую прядку волос, произнесла, сильно заикаясь: «Ты жа жа-на-тый, з-зараза!» Мягким распаренным кулаком она ткнула Мите под дых, так что здоровый малый раза три поклонился ей в пояс, будто молился на буфетчицу, закатив глаза.

Кто-то сказал, что он самолично слышал, как по ночам Липа поет шепотом у себя в каюте. И только одну песню: «Оборвалась тропинка у обрыва, оборвалась, как молодость моя…» Да мало ли кто что придумает?

Когда Крым с присущей ему хамоватостью побожился, что он видел, как буфетчица под утро выходила из каюты кока, то он и схлопотал всеобщее молчаливое презренье. С тех пор он не повторяет любимого выражения: «Если любишь жить в уюте, то ночуй в чужой каюте».

К вечеру маленький колхозный сейнер подвалил к борту «Орлана».

— Эй, на «Орлане»! — крикнули с сейнера. — Принимай гостей!

Капитан-директор при полной парадной форме вышел из носового кубрика. Фуражка, несмотря на жару, была нахлобучена на брови, что всегда свидетельствовало о плохом расположении духа.

Боцман выкинул бортовой штормтрапчик, но капитан кисло приказал:

— Подай грузовую стелу! Я тут сверток с собой привез.

Боцман разглядел, что на палубе, прикрытый чьей-то брезентухой, покоился Крым Николаевич Кубанский.

Глава, заменяющая эпилог

…Краткое совещание между капитаном, старшим механиком и коком, представляющим судовой комитет, состоялось незамедлительно. Комсорг Ваня Шамран пытался улизнуть, но капитан поманил его пальцем.

— Где? — спросил дед, вложив в этот животрепещущий вопрос максимум заинтересованности.

— В порт-пункте. Колхозники зашли туда попутно. Мне говорят: «Там на пирсе не твой орел выясняет отношение с милицией?» Еле отвоевал. Ладно, сержант знакомый попался. — Как? — спросил капитан-директор не менее заинтересованно.

— Не как, а на чем, — ответил дед уклончиво, на что капитан резонно возразил:

— Почему, почем, как и зачем — вас спрашивать следует. До порт-пункта больше часа езды, что ему, адмиральский катер подавали?

— Час сорок, — уточнил дед. — А пошто ты его от милиции спасал. Вмазал бы от себя отходную-прощальную, а документы они бы и почтой в контору отправили.

— Оскорбление действием — деяние наказуемое.

Старший механик вздохнул тяжело:

— Это при людях — оскорбление, а ты бы с глазу на глаз… Было бы не оскорбление, а поучение действием.

— Комсорг? — грозно обратился капитан к Шамрану, конкретизируя совещание.

— Он же несоюзный, — поспешно ответил комсорг, — не состоял, не состоит и состоять не будет.

— Не крути!