Срок истекает на рассвете. Черные цветы Френсиса. Цивилизованные джунгли. Актеры-любители. Утром, в день святого Патрика. Десять нитей. «Шутка»

Проще и легче всего было предположить, что Лесли убил Каннингхэма преднамеренно. Я, правда, не знал, какие у него для этого были мотивы. Но, вероятно, были. Что касается меня — старого доброго Поля — у кого могло появиться желание убить меня? И все же надо было признать, что у кого-то оно появилось. Каннингхэм исключался. Иначе он не стоял бы с открытой грудью в ожидании выстрела. Тогда кто же? Я старался проанализировать каждого, кто имел возможность заменить пулю в револьвере, и у кого мог быть малейший повод желать моей смерти. Я старался вспомнить все свои проступки, из-за которых мог нажить врага в этой компании. Я старался быть предельно честным с самим собой и должен сказать, что копание в собственной душе — вещь нелегкая и малоприятная.

Я вспомнил дело Гранта. Исправление недостатков, которые он обнаружил после покупки дома, обошлось ему в полторы тысячи долларов. Но, говорил я сам себе, из-за этого никто не пойдет на убийство. А может быть, пойдет? Ведь каждый, кто замышляет холодное преднамеренное убийство, — не совсем нормальный человек.

План убийства может возникнуть и созреть только в каких-то темных тайных извилинах человеческого мозга. А что мне известно в этом отношении о Гранте или о ком-либо другом из нашего любительского кружка?

Часть из них живет здесь круглый год, и я знаю о них то, что мы обычно знаем о людях, живущих вокруг нас.

Но большинство — это туристы, проводящие кто первую, кто вторую, а кто и третью зиму на острове. Они приезжают, арендуют дом и говорят, что приехали из Огайо, Висконсина или Айдахо. Они говорят, что были банкирами, бакалейщиками, адвокатами; они говорят, что женщины, приехавшие с ними, — их жены. Но что в действительности я знаю о них или они друг о друге?

Я знаю, что Грант прошлой зимой заплатил за свой дом тысячу четыреста долларов чеком на Чикагский банк, и чек был оплачен. Он смутно упоминал о том, что в прошлом владел летним театром, был помощником режиссера в Голливуде, писал сценарии для кино. Он был хрупкого сложения, свои седые волосы подстригал, как студент-второкурсник, в общем производил впечатление славного парня. Первое время он немного сердился на меня из-за жучков, которых я ему продал, но вскоре, казалось, забыл об этом. Ничто из того, что мне было о нем известно, не указывало на него как на потенциального убийцу.

Из всех, кто в тот вечер находился в зале муниципалитета, наиболее способным на убийство казался мне Кит Эдмунд. И все же, пытаясь сохранить объективность, я вынужден был признать, что мое мнение о Ките не свободно от предвзятости — оно основано на инстинктивном, очевидно, химическом чувстве неприязни, которое люди порой испытывают друг к другу… Он приехал на остров три года назад, женатый на женщине, о которой говорили, что она богата. Затем неожиданно она уехала. В местной газете появилось объявление о разводе, и Кит остался жить на острове один. Он обладал красивой внешностью и обаянием — по крайней мере, в глазах женщин. Послушать его, так он всегда был накануне каких-то крупных дел. В действительности же он зарабатывал на жизнь страхованием, а чаще всего занимал деньги у кого только мог. Две недели назад Гай Каннингхэм, который любил такого рода спектакли, спросил Кита публично, когда он собирается вернуть взятые у него деньги.

Но почему у Кита могло возникнуть желание убить меня? Пытаясь быть объективным, я суммировал все: инстинктивную взаимную неприязнь, которую мы скрывали под условной маской вежливости, и различные деловые каллизии, из которых он не всегда выходил с честью. И, конечно, — Пэгги.

Пэгги приехала на остров прошлой зимой с матерью, отцом и Кейти. Муж ее был убит за год до этого в Корее. Отец Пэгги владел мыловаренным заводом в Огайо и был, очевидно, богатым человеком. В этом году он не вернулся на остров — пошатнулось здоровье. А Пэгги была единственным ребенком… Кит знал об этом так же, как и я. И если я не сидел у Пэгги на крыльце — сидел Кит.

Итак, если кто-либо хотел избавиться от меня, это мог быть Кит. И если бы он сделал это во время репетиции, очень сомнительно, чтобы его осудили за убийство.

Но предположим, что это был и не Кит, и не Грант. Однако сколько я ни напрягал свою память и ни пытался увидеть свои поступки глазами других людей — больше ни на кого подозрение не падало. Внезапно я вспомнил Хьюберта Болтона — маленького тучного мальчика. Прищурившись, он смотрел на меня сквозь стекла очков и говорил: «Если бы это было во время репетиции, убили бы вас». Затем в моем мозгу возникла другая картина: мальчик, стоящий в темном дверном проеме, с отчаянием и злостью бросающий слова: «Мама, мама, ты же обещала!»

Я начал неторопливо восстанавливать в памяти все события того вечера. Зайдя в бар, я увидел Дорис Болтон, сидевшую в одиночестве с высоким стаканом виски с содовой в руке. Дорис была красивой женщиной с холодными изысканными чертами лица — в ту минуту они выражали скуку и одиночество. Услышав шаги, она повернула голову, и в глазах ее отразились нетерпение и надежда.