США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Переломить новый настрой было уже невозможно. Секретарь посольства в Мексике Эдвард Тэйло сообщал своему брату о перуанской «счастливой и бескровной революции», уничтожившей «злые планы» и «порочные семена» военного деспотизма. На смену образу Вашингтона Юга пришло определение «эпигон Наполеона». Тэйло, сравнивал централизм Колумбии с бонапартистской Францией – это лишь «иное имя для военного деспотизма». Первый, впрочем, «еще более централистский и деспотический». А мир еще называл Боливара Вашингтоном! – возмущался дипломат[1419]. «Нашему полушарию Бонапарт не нужен», – писал он, узнав о начале войны Колумбии с Перу[1420].

Освободитель представал теперь в длинном ряду военных деспотов, «баловней судьбы, кто поднялся к славе на руинах свободы», – Цезарь, Кромвель, Бонапарт, Итурбиде, Боливар. Нельзя вознаграждать военные победы гражданской властью: удачливый генерал поставит себя выше закона, неудачливый – образует мятежную партию[1421]. Кстати, подобный антиармейский настрой шел на руку администрации, боровшейся с притязаниями генерала Эндрю Джексона. Ну а сами джексоновцы не любили Боливара еще со времен Панамских дебатов.

Можно представить, насколько тяжело Освободителю было узнавать о подобных обвинениях. Ведь зрелище коронации Наполеона стало одним из потрясений его юности. И в свои последние годы Боливар настойчиво повторял, что «времена монархий уже прошли»: «Я не Наполеон и быть им не хочу, не желаю подражать и Цезарю, а менее всего – Итурбиде… Титул Освободителя выше всех титулов, которые когда-либо были пожалованы за доблесть человеческую»[1422].

Окончательным ударом по репутации Боливара в США стали его разногласия со сторонником федерализма и либерализма в североамериканском духе вице-президентом Колумбии Франсиско Сантандером. На смену составленной под влиянием Основного закона США Кукутской конституции Боливар предложил свой проект, который, по мнению североамериканских журналистов, «очень слабо напоминал республиканскую систему». В их глазах Боливар окончательно стал деспотом, и единственная надежда состоит в том, что деспотизм его будет, так сказать, «просвещенным», как в Риме Траяна или Антонинов[1423]. Обсуждавший проект Конвент в Оканье затянул дебаты и в итоге был распущен в июне 1828 г., а Боливар принял чрезвычайные полномочия. Недовольная сантандеристская оппозиция готовила заговор, который был раскрыт и жестко подавлен в сентябре 1828 г.

Североамериканцы единодушно поддержали заговорщиков, представляя действия Освободителя против Сантандера как «не имеющий оправдания один из наиболее недостойных поступков в жизни Боливара»[1424]. Кстати, в заговоре, возможно, были замешаны и граждане США: сестра полковника Лоулесса (Lawless) из Сент-Луиса, а также два ее сына – офицеры на колумбийской службе. Женщина перенесла недолгое заключение, а дети были изгнаны из страны[1425].

Дальнейшие неурядицы в Колумбии уже мало тревожили североамериканское общество. Боливар воспринимался лишь как один из удачливых генералов, способных лишь на государственные перевороты[1426].

В войне Боливара с Перу симпатии североамериканского общественного мнения были на стороне перуанских властей. В развитие этих чувств свой вклад внес яркий уроженец Лимы, недавний президент Панамского конгресса, председатель Верхового суда Перу Мануэль Видаурре (1773–1841), живший в США в 1822–1824 гг. Еще в начале 1826 г. он восхищался Боливаром, но затем перешел в непримиримую оппозицию и предпочел покинуть страну Одна из его первых антиболиваровских статей была перепечатана в США[1427].

Вторую половину 1828 г., до начала декабря[1428], Видаурре провел в Бостоне. В августе 1828 г. на обеде в знаменитом Фаней-Холле (Faneuil Hall) он пожелал, чтобы дух Вашингтона вдохновлял «американцев Юга» и назвал Соединенные Штаты «старшей сестрой». Газета считала Видаурре «почетным гостем», ищущим убежища от «преследования Деспота, который под ширмой (guise) Свободы и блага дорогого Народа, по-имперски властвует (is now bearing imperial Sway) в Южной Америке»[1429]. Видаурре был горд оказанным ему вниманием[1430].

В своем письме в “Massachusetts Journal” перуанец называет Боливара тираном, чья цель – учреждение «абсолютизма в мире Колумба». Очевидно, что когда-то он заслужил «алтарь в храме бессмертия», но потом «гений зла привел его к падению». Примечательно, что если речь Видаурре на открытии Панамского конгресса вызвала в свое время ироническую реакцию газетчиков, то теперь к его пышному стилю претензий не было[1431].