США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

В те дни августа-сентября 1828 г. ведущая бостонская газета “Columbian Centinel” публикует целый ряд антиболиваровских публикаций. В первой из них автор назвал Колумбию «бывшей республикой», «Рабы» («когда-то Граждане») которой подчинились Боливару, действующему «с помощью штыков наемного войска и интриг». Первой целью узурпатора становится соседнее независимое Перу – страна, «имевшая разум распознать его пороки и мужество сопротивляться его тирании»[1432]. Рядом – рассуждение, что целью Боливара является создание из «южноамериканской нации» «республиканской империи», включающей в том числе и Перу Когда Боливар говорит «республика», он делает это лишь, чтобы усыпить внимание, ведь его подлинная цель – империя. Вывод – необходимо поддержать сантандеристскую оппозицию[1433].

Разочарованию североамериканского общественного мнения в Боливаре могли в какой-то, пусть весьма ограниченной степени, способствовать и резко критические свидетельства вернувшихся домой британских офицеров-добровольцев[1434]. Большее воздействие, очевидно, оказало возвращение в июне 1827 г. в Северную Америку недавнего руководителя реформой образования Великой Колумбии Джозефа Ланкастера, который так и не получил от Боливара вознаграждение за свой труд. «Боливар – тактика без мужества», – говорил он в одной из своих публичных лекций. Другое выступление он начал чтением адресованного ему хвалебного письма Освободителя, а закончил фразой: «Боливар Не Второй Вашингтон»[1435].

Печальным итогом дипломатических отношений США с правительством Боливара стала колумбийская миссия генерала Гаррисона, того самого Гаррисона, кто в 1825 г. ставил Боливара в один ряд с Вашингтоном и Лафайетом. Прибывший в Боготу 5 февраля 1829 г., незадолго до конца перуано-колумбийской войны, прямолинейный офицер сразу установил связи со сторонниками сантандеристской партии и заговорщиками генерала Кордовы[1436].

Главным поступком Гаррисона в Колумбии стало открытое письмо Освободителю, написанное в августе 1829 г., но отправленное лишь 27 сентября, сразу после отставки с дипломатического поста. Веря, что только Боливару по силам спасти страну от ужасов анархии, посланник обвинял правителя в неоправданных «деспотических мерах», утверждая, что даже анархия лучше деспотизма: «Из анархии может возникнуть лучшее правительство; но чтобы разбить раз сковавшие нацию цепи военного деспотизма, порою требуются поколения (ages)».

Гаррисон критиковал Боливара за возвращение полномочий монастырям (11 июля 1828 г.), раздувание армии, призывал отменить чрезмерные налоги, алькабалу, монополии. Главное же, что должен был сделать Освободитель – сократить число монахов и священников, солдат и офицеров. Тогда Колумбия воскреснет, оживет торговля.

Нужно заметить, что антиболиваровский пыл генерала не имел расистского оттенка. В отличие от многих англо-саксонских современников, Гаррисон считал, что «народ Колумбии обладает многими чертами характера, подходящими для республиканского правления». А это значит, что в их невзгодах виноват исключительно Боливар с его ключевыми ошибками[1437].

Соответственно, устранить беды может только Освободитель. Гаррисон сохранял последнюю надежду, что Боливар осознает ошибки и направит усилия на борьбу с главными врагами Колумбийской республики – раздутой армией и церковью[1438].

Во взглядах Тюдора и Гаррисона – двух дипломатов, противников Боливара, существует серьезное различие: первый считал, что революционер всегда был военным деспотом, который просто притворялся героем-освободителем (отсюда любимый им и перенятый Спарксом образ сорванной со злодея маски); второй думал, что Боливар, так сказать, «начал за здравие, а кончил за упокой» – то есть его политика сперва действительно была благотворной для Испанской Америки.

Латиноамериканцы-корреспонденты Джареда Спаркса стремились защитить Боливара. Так, даже сторонник политики США аргентинский федералист Морено вновь сравнивал Освободителя с «вашим бессмертным Вашингтоном». Он был убежден, что Боливар является «лучшей опорой свободы в Южной Америке и что приписываемые ему монархические взгляды – дело рук его врагов»[1439].