Сшитое сердце

Швея потребовала, чтобы ее родителей похоронили там, где нашли, дескать, не для того они бежали, чтобы их тела вернули в деревню. Они будут покоиться рядом на том пути, который выбрали. Поскольку священник без возражений смирился с этой причудой, никто не позволил себе ни малейшего замечания. Их приберегли на потом.

Вернувшись домой после похорон, Фраскита увидела, что круги под глазами у спящего уменьшились. И тогда она, спрятав учебник геометрии, улеглась рядом с мужем и стала безмятежно ждать его пробуждения, думая о последних словах матери.

Казался ли ей и в самом деле красивым лежавший рядом с ней мужчина?

Она была привязана к нему, как судно к своему причалу, и теперь только он, вместе с детьми, и удерживал ее в деревне.

Пробудившийся от долгого сна Хосе едва мог сидеть, и прошло несколько дней, пока он начал соображать. Прежде всего надо было убедить его, что он и правда так долго спал. Он стал подсчитывать дни на пальцах, и моя мать решила, что это добрый знак.

Анита, которая в отсутствие отца старательно записывала расходы, принесла ему гроссбух, казавшийся в детских руках еще толще. Хосе улыбнулся дочери и сказал, что отныне она и только она одна будет заниматься торговыми делами семьи.

Он не сразу вернулся к работе, заказчикам пришлось подождать, пока он закончит начатое, потому что первым делом он взялся мастерить крохотную повозку, ярко-красную игрушечную двуколку для сына. Он тщательно отделывал мельчайшие детали, а на крыше попросил сделать надпись огненными буквами: “Педро эль Рохо”.

Фраскита онемела от изумления, когда Педро получил свой первый детский подарок из рук отца, до тех пор его не замечавшего.

Видно, долг был выплачен, жизнь потихоньку шла, Фраскита подумала, что худшее позади, и успокоилась. До других людей ей теперь дела не было.

В этой мирной обстановке она легко произвела на свет Мартирио, третью свою дочь.

Желтый пес

В это время тихого счастья Лусия, уже не носившая платьев с блестками, каждый день приезжала верхом к Караско. Теперь, когда она стала официальной любовницей давно овдовевшего сеньора Эредиа, дружба с ней уже не могла повредить швее.

Наверное, Лусия не стремилась ни отыграться, ни даже покрасоваться перед деревенскими, она ездила верхом просто потому, что у нее была лошадь, и потому что в асьенде она этому научилась. Это было удобно, только и всего! Ей казалось, что жители Сантавелы если и не полюбили ее, то презирать перестали.

Она ошибалась.

Многие жалели бедняжку, когда расстроилась ее свадьба, матери рассказывали дочкам ее историю, чтобы напугать, но женщины, по большей части, видели в ней лишь несчастную девушку, обреченную торговать собой, а парни, вот мерзавцы, развлекались, валяя ее по кустам. Бесстыдница очень дорого заплатила за ошибку молодости.

С годами она нарисовала для себя ночной мир зарослей и темных закоулков. Мир под открытым небом, со множеством дорог, протоптанных только ее ногами и вьющихся по всему краю. Она научилась скрываться под платьем с блестками, рассыпать быстрые ноты аккордеона, завлекая клиентов, появляться неизвестно откуда посреди деревни. Она проделала для себя собственные двери. Благодаря своему сообщнику, бродячему псу, который с ней не расставался и бесстрашно бросался на неплательщиков, она справлялась с теми, кто хотел попользоваться ею задаром. Свирепый защитник дал ей возможность успешно заниматься своими делишками.

До тех пор, пока в нее не влюбился Эредиа, всех это устраивало, но тут мужчины взглянули на нее по-другому: от ее волос повеяло золотом, и они стали платить дороже за то, чтобы ласкать ее прекрасное шелковистое тело, прикоснуться к гранатовым губам. Они желали ее не потому что она была рядом, только руку протяни, а это всегда лучше, чем развлекаться в одиночку, но потому что стали думать о ней, не видя ее, и видеть ее на каждом холме, за каждым камнем, за любым поворотом дороги – повсюду, где ее не было. Лусия стала недоступным наслаждением, господским наслаждением, и жены подмечали взгляды мужей, обращенные на нее. Эта женщина, которая считалась принадлежащей всем, ускользала от них, и чем больше она ускользала, тем более явной, жестокой и даже оскорбительной становилась ее красота.

В один прекрасный день Лусия закрыла дом и поселилась в поместье с Эредиа и тремя его сыновьями, которые тоже жили там с женами и детьми. Дом был достаточно велик, чтобы они не терлись друг о друга, в длинных коридорах всегда успеешь нацепить подходящую маску.

Старик не задавался вопросами, Лусия вошла в его жизнь так явственно и плотно, что отказаться было невозможно. Он, уже угасавший, оказался в гуще наслаждения, почувствовал, что собирается воедино между ее мускулистых ног, и никто и ничто не смогло бы заставить его отказаться от блаженства быть цельным.