Сшитое сердце

Я почти не дышу, чтобы она не почувствовала моего присутствия в уединении ее агонии. Мне душно, я тону в дурманящем аромате ее последнего вздоха. Я то задыхаюсь в шорохе ковыля, которым набит ее матрас, то, забывшись, напеваю считалки, выученные снаружи, во дворе, на свежем, пронизанном солнцем воздухе. Но мой голос не достигает матери, распростертой на другом склоне мира, за пружинами, матрасом и мокрыми простынями. Я жду ответа, который не приходит, узелка, который меня завершит, крохи нежности, поцелуя. Я жду, что среди переплетения слов и нитей она произнесет мое имя. Но нет – сыплются лишь тысячи хрустальных бисеринок, обрезки ниток и деревянные бусины, льется лишь кровавый атлас, сплюнутый в ночной горшок рядом со мной. То, что она дарит мне перед смертью, ничуть не похоже на поцелуй, и я стискиваю полупустое тело моей куклы, пытаясь удержать струйку песка из прорехи в ее животе.

Теперь я вспоминаю, что для этого и пришла – чтобы она починила мою игрушку. Я бесшумно проскользнула в темный бархат ее комнаты и не посмела ей сказать, что моя кукла прохудилась.

Поцелуй смерти

Встав посреди двора на самом солнцепеке, там, куда не добраться никакой тени, на том самом месте, где моя сестра Клара, лакая дневной свет, проводила без движения целые дни, попав в оставленные ее ногами следы, я слышу далекое эхо всех историй, которыми Анита в течение многих лет нас наполняла. Они сочатся из царапин и трещин в стенах, ручьями текут ко мне. Живые, они завладевают мной. Ничего не происходило, кроме этих рассказов в темноте. Стулья ссорились из-за мест, проталкиваясь в первый ряд, и сами стены трепетали, воображая себя плотью. Камень перевоплощался, чтобы грезить в тени рядом с нами, чтобы и его взяли в путешествие, земля чувствовала, как у него мучительно отрастают ноги, и мы следовали за голосом Аниты. Мартирио слушала свою будущую историю, Анхела смотрела, как портится ее лицо, а Клара всегда слышала только начало, болезненный сон крал у нее половину ее реальной жизни и три четверти рассказанной.

Я росла среди сказок, никогда не пытаясь распутать нити времени, отделить реальность от грез, свое тело от тела матери. Я все это проглотила, и теперь из меня рвется на бумагу узел, набухший кровью и словами, и эхо этих слов возвращают мне стены двора.

Когда прекрасная Аделаида появилась в доме Фраскиты Караско в последний раз, Мартирио намеревалась открыть заветную деревянную шкатулку. Другие дети были при матери на втором этаже. Дверь не скрипнула, и Мартирио, приподнимая крышку, не чувствовала, что за спиной у нее кто-то стоит. Но внезапно ее пальцы разжались, она выронила шкатулку – горячие руки Аделаиды очень нежно гладили ее затылок, шею, плечо, забирались под блузку.

– Знаешь, почему Бог сделался хлебом? – прошептал ей голос смерти. – Потому что я так сильно его укусила, что он бежал от всякой плоти!

Сестра сумела обернуться, но не смогла устоять перед совершенной улыбкой гостьи, которая поцеловала ее, просунув язык ей в рот.

– Дарю тебе свой поцелуй, – прошептали алые губы, прихватывая мочку ее уха, и жаркое дыхание насквозь пронизало тело Мартирио. Моя сестра погрузилась в глубокий сон и не увидела, как смерть унесла свое бальное платье.

Тем же вечером в темной комнате, где мы спали, Мартирио рассказала нам, как Аделаида приходила забрать свой красный наряд.

– Она хоть заплатила за него? – спросила самая возмущенная из нас.

– Она подарила мне свой пылкий поцелуй и принюхалась к моей душе, – ответила Мартирио. – У ее губ был вкус меда. Мне страшно. Я унаследовала грозный дар смерти, и мне было так приятно, когда эта сука меня лизала. Теперь мне известны пути, которые ведут к ее конуре. Она набрасывается на людей, как на кость, и сегодня вечером я слышу, как она воет у постели нашей мамы. Нам надо поцеловать Фраскиту Караско в последний раз.

И тогда меня вытащили из теплой постели и взяли за руку. Я следом за другими вошла в мамину комнату, ступая босиком по ледяному полу, и молча ждала своей очереди, прижимая к себе полупустую куклу.

Но мой черед не настал. Мартирио раньше меня наклонилась над пылающим лбом моей матери и проглотила ее душу.

Песчаные рисунки

Наша мама умерла.

У нас забрали ткани, торговцы покинули наш двор. Красавицы оплакивали свои недошитые платья, соседки – свою процветавшую торговлю сластями, а мы, сироты, остались одни.

Мартирио продолжала заниматься домом, заботилась обо мне и Кларе. Педро нашел работу в медине у араба-жестянщика. Анита с Анхелой снова пошли в прислуги к француженкам, а большое зеркало было продано. Мы ели досыта, стараясь не растратить все деньги, которые старшей сестре удалось скопить за три года изобилия. Но Анита была несовершеннолетней. Доноса, наверное, было бы достаточно, чтобы нас разлучили. Маленький двор молчал. Но, несмотря на это молчание, наш отец нас нашел.