Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР

«Полностью прекратилась антирелигиозная пропаганда… В июле – августе 1941 г. еще нередко проводились аресты священнослужителей… Но с осени 1941 г. аресты клириков Московской патриархии почти прекратились. Более того, из лагерей освободили десятки священнослужителей… Появились первые, пока еще редчайшие случаи восстановления закрытых храмов»[221].

Эпохальной стала единственная встреча Сталина с патриаршим местоблюстителем Сергием в сентябре 1943 года. Будущий патриарх получил своего рода «мандат на воссоздание в СССР единой Православной церкви»[222]. После встречи Сергий попросил правительство об освобождении 26 священников, которых он хотел бы видеть в штате РПЦ. «Большинство их к тому времени уже было расстреляно или погибло в лагерях… Уцелевших освободили, но это была очень небольшая часть томившихся в тюрьмах и лагерях священнослужителей. Здесь, как и во многом другом, надежды патриархии не оправдались… Для И. Сталина оказалось важным прежде всего создать видимость благополучия в религиозном вопросе, а за этой ширмой поставить Церковь под жесткий контроль… Неслучайно данную работу он поручил Наркомату госбезопасности»[223].

При этом меня приятно поражает та свобода в назначении руководящих и преподавательских кадров, которую временно получила Церковь и которой не имела ни одна организация в СССР. Из 118 епископов, утвержденных или подтвержденных в должности в 1944–1959 годах, 46 представляли собой вернувшихся эмигрантов и 31 – бывших подпольщиков[224]. Среди них – немало политизированных русских националистов. 46 % членов епископата в составе на 1948 год ранее подвергались арестам[225]. «Властями в 1943–1947 гг. было разрешено открыть восемь семинарий и два высших учебных заведения – духовные академии [до революции академий было четыре]… [Преподавательский состав] в значительной мере состоял из все тех же реэмигрантов и подпольщиков»[226].

В ходе эпохальной встречи с Сергием генсек позволил Церкви избрать патриарха (впервые после смерти Тихона в 1925-м), что и произошло через четыре дня – 8 сентября 1943 года. Однако «власти вовсе не желали восстановления мощной церковной организации. Это ярко проявилось в вопросе открытия храмов… Многоступенчатая процедура [согласования открытия каждой церкви] была выработана с целью тщательно дозировать открытие новых храмов. Бесконтрольный стихийный рост количества приходов вызывал сильнейшую тревогу в правительстве… И только 5 февраля 1944 г. Совет [по делам РПЦ] принял постановление об официальном открытии первых 18 храмов»[227]. Параллельно у прихожан изымались сотни церквей, открытых при немецкой оккупации. Согласно государственным нормативам, священник мог служить только в одном храме, а на все храмы клириков не хватало. Возникали недоумения: «А почему это при немцах можно было?..»[228] И в самом деле – почему? Товарищ Сталин, вы же не оккупант, правда?

Всего за 1944–1947 годы Совет по делам РПЦ открыл 5998 церквей и при этом отклонил (иногда даже не рассматривал) 77,3 % ходатайств об открытии[229]. Условиями открытия были: удаленность ближайшей церкви более чем на 10 километров, обязательно незаконное (без документального оформления) закрытие храма в 30-х годах, повторность ходатайств с многочисленными подписями в течение нескольких лет, а также наличие действующей общины и ее крупные пожертвования в благотворительные фонды. То есть храм допускается там, где уже много активных верующих и надо пойти им навстречу, а там, где верующих мало, храм властям не нужен, потому что не нужны новые верующие. В 1945-м «по всей стране был предпринят ряд мер по ограничению влияния духовенства на широкие слои населения. Запрещались… случаи шефства церковных общин над госпиталями, детскими садами, инвалидными домами, непосредственная выдача священниками пособий раненым воинам и их семьям»[230] (кому власти сделали хуже?). За участие в религиозных обрядах людей исключали из партии.

Незадолго до Великой Победы – в апреле 1945 года – состоялась вторая и последняя встреча Сталина с руководством РПЦ, теперь уже с патриархом Алексием I, занявшим место Сергия после его смерти. Государство пообещало Церкви дворец в Москве и типографию, но его обещание оказалось пшиком, как и полученное, казалось, согласие на возрождение духовной академии в Киеве.