Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР

Д. Хоскинг пишет: «В РСФСР находилась половина промышленных предприятий СССР, военных и гражданских, здесь производилось ²/₃ промышленной продукции и была особенно высока концентрация тяжелой промышленности. В конце 1980-х гг. 69 % производства российской промышленности имело союзное значение (на Украине ее составляющая равнялась 58 %, в Эстонии – 28,5 %), и 51 % населения РСФСР (58 % – в городах) работали в промышленности, строительстве, связи и на транспорте, что дает самую крупную цифру по сравнению с другими республиками. Но производство и доход не совпадали по величине: Россия занимала десятое место по доходу на душу населения. В некоторых других республиках, особенно Прибалтийских, было значительно больше современных производств и доходы населения много выше. Это значит, что русские производили больше, чем зарабатывали»[365].

С наступлением хрущевской «оттепели» возвеличивание русского этноса сбавило обороты, хотя и не было полностью под запретом. В тексте гимна 1971 года (с 1956-го он исполнялся без слов) уже отсутствовал Сталин, а «Великую Русь» не тронули. «Оттепель» дала дорогу писателям-деревенщикам, которые открыли городу страдания русского села от коллективизации и тосковали по духовному миру прежней деревни. Художники Илья Глазунов и Константин Васильев живописали русскую старину и былинность. Режиссер Андрей Тарковский снял «Андрея Рублева» – нестареющий шедевр мирового кино и, наверное, главный фильм-портрет нашей национальной идентичности (в СССР он шел лишь в ограниченном прокате: нашествие монголов слишком уж напоминало советским цензорам красный террор). Этих и других людей сегодня называют «русской партией». Кстати, некоторые относят к ней и Гагарина. Вот что он говорил в 1965 году: «На мой взгляд, мы еще недостаточно воспитываем уважение к героическому прошлому, зачастую не думая о сохранении памятников. В Москве была снята и не восстановлена Триумфальная арка 1812 года, был разрушен храм Христа Спасителя, построенный на деньги, собранные по всей стране в честь победы над Наполеоном. Я бы мог продолжать перечень жертв варварского отношения к памяти прошлого. Примеров таких, к сожалению, много»[366].

Хотя послесталинская власть дозволяла реставрационно-архитектурному движению какую-то деятельность, она «воспринимала любые манифестации русского этнического сознания как вызов режиму и Советскому Союзу. В секретных докладах советской охранки интеллигентские разговоры о необходимости сохранения русской культуры и русских национальных традиций, памятников старины, спасения русской нации однозначно квалифицировались как «подрывная деятельность откровенных врагов советского строя»… В 1957–1985 гг. были осуждены за политику 8124 человека», 92 из которых – русские националисты[367].

* * *

Вместе с тем русская – и только русская – литература имела общесоюзный статус, клалась в основу советской самоидентификации. Кому-то кажется, что это русский национализм, но в действительности это было, наоборот, денационализацией или деэтнизацией русских. О. Неменский назвал данный процесс «рустикализацией русскости» (от слова «рустикальный», что значит «сельский»). «Высокой русской культуре… была уготована своеобразная участь интернационализации, обретения статуса «достояния всех народов СССР». Те же памятники Пушкину ставили везде, по всей многонациональной стране, независимо даже от того, переведены ли основные его произведения на местный язык. Можно сказать, что в советских понятиях это было скорее повышение ее статуса, однако имело вместе с тем и обратный аспект – символической денационализации. Не она была признанным выразителем русскости, а село… Русский национальный костюм должен был быть обязательно деревенским, простым. Городская и аристократическая культура русских полностью лишалась своего национального статуса. При этом советский конструкт «русской народной культуры» очень сильно изменил облик культуры русской деревни, ее стереотипный вариант стал преимущественно увеселительным, а эстетически лубочным. Несомненно, были высокие образцы глубокой культурной работы по воспроизведению деревенских традиций, но после стандартного концерта ансамблей «русской песни и пляски» трудно было понять, почему же Пушкин жаловался на унылость русских песен. Русский народ в советском стереотипе оказался вечно веселым и разудалым, а центральное место в его культуре заняли частушки… Даже деятельность писателей-деревенщиков, старавшихся привлечь внимание общества к гибели русской деревни, на деле лишь помогала утверждению деревенского облика русской культуры. На фоне уничтожения традиционной деревенской культуры это выливалось в переключение символического ряда на прочие низы общества – на спивающихся жителей опустевших деревень и опустившихся пролетариев»[368].