Сталин, Иван Грозный и другие

Были на «Грозном» Толстого, афиши были в траурной рамке, намекая этим, что пьеса, снятая со сцены, ставится лишь по случаю смерти автора. Снята пьеса, говорят, была из-за того, что Сталину не понравилась любовная сцена царя с грузинской княжной. Можно догадаться, что привлечение грузинской княжны и ее брата слишком грубо намекает на Сталина. Говорят, что с Толстым от недовольства Сталина сделался припадок и его увезли из театра. Все очень правдиво, тем более что Сталин действительно не любит явного подхалимства (так были угроблены Лахути, и Ставский и наверно многие). Этим людям вообще мало понятно непригодная для сказки моральная серьезность таких людей, как Ленин, Сталин и той революционной интеллигенции, из которой они вышли. Вот почему и вышел у Толстого такой ляпсус с грузинской княжной.

Пьеса не имеет единства драматического и потому распадается на картины, сюжетно сцепленные между собой. Всего восемь картин. Но можно навязать таким образом и восемьдесят. Картинно-анекдотическая яркость, свойственная Толстому, и легкость характера выступают и здесь, но глубины никакой, все мелко, все работает на необразованного зрителя. Одним словом, эта пьеса о Сталине, написанная его современником по материалам эпохи Ивана Грозного. В результате нет ни Сталина, ни Грозного.

Лев Толстой отстранился от Петра I, как безнравственного человека.

Алексей Толстой попытался брошенное великим писателем поднять, разохотился, поднял Грозного.

Думаю, что старик Толстой был прав, устраняясь от изображения тиранов, и думаю не как Алексей Толстой, по моральным соображениям»[410].

Все правильно, действительно в пьесе нет ни Сталина, ни Грозного, а значит, некого сравнивать и ставить в один ряд. Неверно только указана причина личного раздражения вождя: черкесская (точнее – кабардинская) княжна здесь ни при чем, и любые параллели Сталина устраивали, как и откровенный, безудержный подхалимаж. Другое дело, что не всем и не в любое время позволялось этим заниматься. А в пьесе о Грозном все было «не то», – так он любил отмечать собственные стилистические неудачи. Самое же важное в этой записи другое – несмотря на репрессии, доносительство, шпионаж и пресмыкательство, Михаил Михайлович Пришвин не побоялся довериться дневнику и высказать тираноборческие мысли, да еще в связи с именами Ленина, Сталина, Петра I и Грозного. А ведь и он был лауреатом Сталинской премии по литературе. Впрочем, и на него поступил донос от Вс. Вишневского, одного из навязчивых приятелей Сергея Эйзенштейна[411].

Рецензия на эту редакцию спектакля появилась только спустя два месяца, 30 мая 1945 г., в «Правде» и за той же подписью: С. Голубов. Слишком грандиозные и радостные события потрясали страну, союзные народы, мир – конец войны, безоговорочная капитуляция нацистской Германии. Дело о реабилитации царя Ивана IV можно было бы и придержать. Но если опричники крепили у седел отличительный знак – отрубленную собачью голову, то Сталин, подобно им, постоянно выставлял на показ народу «волчью голову» царя Ивана. Даже в эти светлые дни продолжалась работа над постановкой второй пьесы дилогии во МХАТе. Сограждан давно приручали: существуя в убогом настоящем, постоянно жить придуманном прошлым. Перспектива наступления коммунистического счастья в одной стране все более подменялась исторической ретроспективой, нафантазированной вождем. В целом рецензия Голуба на спектакль «Орел и орлица» сдержанная, но автор не скрывает своих восторгов, описывая толстовского царя и его опричников, задней мыслью, конечно, подразумевая другого «государя» и других опричников: «Образ Ивана доходит до нас в своей внутренней цельности. И мы ясно видим, что главное в нем – свет: свет исторической грозы, без пощады разивший внешних врагов русского государства и изменников – бояр… Она-то, эта гроза, и заслужила Ивану его прозвище Грозного.

…Монолитность образа Малюты в спектакле почти величественна. Мы не сомневаемся, что именно ему, и никому другому, прикажет царь, когда созреет для этого неизбежность, устранить крамольного митрополита Филиппа. И могучая рука верного Иванова слуги не дрогнет»[412].

Судьба второй пьесы, «Трудные годы», была не менее трудной.

* * *