Сталин, Иван Грозный и другие

Дни, проведенные в Мексике, стали одними из самых счастливых в жизни Эйзенштейна. Он и Александров написали грандиозный сценарий об истории страны. В нем Эйзенштейн в очередной раз попытался показать не какое-то одно, пусть яркое историческое событие, даже не значительный отрезок истории страны, начиная с завоевания европейцами. Эйзенштейн вновь попытался охватить процесс глобально: охватить историю Мексики с доисторических времен и до ХХ в.[459] Здесь вновь Эйзенштейн возвратился к одной из давних излюбленных тем, почерпнутых у В.И. Ленина и Н.Я. Марра. В свое время, «открывая» капиталистическую формацию в России XIX в., Ленин открыл и то обстоятельство, что в стране наряду с капитализмом сосуществуют пережитки родового строя и феодальной монархии, а академик Марр построил свою «палеонтологию речи» на идее сохранения в современных языках древних «пережиточных форм» и связал их с общественно-экономическими формациями. Совершая поездки по Мексике, Эйзенштейн без всяких дополнительных исследований, одним «невооруженным глазом» увидел, что в начале ХХ в. в стране сосуществовали: первобытный матриархат (что-то вроде «золотого века» Ж.Ж. Руссо), феодальный строй, принесенный еще испанскими завоевателями, элементы капитализма и революционное почти социалистическое движение, перерастающее в коммунизм. Позже, в мемуарах, он неоднократно возвращался к этому незавершенному фильму и исторической «концепции», положенной в его основу. Он утверждал, что в фильме пытался показать историю смен культуры, данную «не по вертикали – в годах и столетиях, – а по горизонтали – в порядке географического сожительства разнообразнейших стадий культуры – рядом, чем так удивительна Мексика, знающая провинции господства матриархата (Техуантепек) рядом с провинциями почти достигнутого в революции десятых годов коммунизма (Юкатан, программа Сапаты и т. д.)»[460]. Именно это Эйзенштейн попытался выразить в кинотетралогии «Вива Мексика!» Трудно сказать, что бы из всего этого получилось с художественной точки зрения, но научно-исторически эта навязчивая идея мыслить «формациями» и изображать их на экране выглядит наивно. Кино и глобальная история людей никак не совмещались у Эйзенштейна в наборе сохранившихся ярких этнографических кадров, виртуозных сьемок знаменитых исторических памятников, игровых эпизодов в духе латиноамериканской мелодрамы. История, как специфический жанр, никак не давалась мастеру. Как обычно, были сняты километры пленок, за год работы вчерне отснята первая часть и многочисленные фрагменты остальных трех частей, но скорого завершения работы не предвиделось, а еще требовался особо любимый Эйзенштейном монтаж, с помощью которого, как считают многие историки кино, автор добивался особой выразительности и художественной глубины. Деньги заканчивались, Синклер запаниковал и обратился за финансовой помощью к советскому правительству. Возможно, Сталин не знал, что Эйзенштейн с товарищами перебрался в Мексику, а из письма Синклера он это понял и, будучи крайне подозрительным, почуял измену, хуже того – «троцкизм» и двурушничество. Ему наверняка донесли о неподобающих встречах Эйзенштейна.