Сталин. Мой товарищ и наставник

Чтобы обмануть преследователей, наш капитан решил идти в Батум кружным путем. Сложно было набрать команду, на которую мы могли бы положиться. Основу ее составили матросы с броненосца «Потемкин»^[148]. Капитаном тоже был матрос-потемкинец Афанасий Каютенко. Только машинист был болгарским армянином, тоже социалистом, все остальные были русскими. У товарищей было много революционной сознательности, но знаний им не хватало. Я думал о том, чтобы перед отплытием захватить в Варне нескольких морских офицеров и заставить их вести корабль в Батум, но наш капитан отговорил меня от этого намерения. Он заверил, что все будет в порядке.

– Не в Америку же нам плыть, а по Черному морю, – повторял он. – Я по нему столько раз ходил, что с закрытыми глазами приведу нашу «ласточку» в Батум.

Капитан и остальные члены команды держались настолько уверенно, что я, человек, далекий от морских дел, поверил им. За это я упрекаю себя до сих пор, несмотря на то что набором команды занимался не я и не я был виноват в столь позднем отплытии. Но доставка была поручена мне, значит, я должен был верно оценить обстановку и все предусмотреть. Случилось так, что наш корабль на третий день своего плавания во время шторма сел на мель недалеко от румынского берега, и сел так крепко, что пришлось бросить его там вместе со всем грузом. Я плакал, когда плыл в лодке до берега. Столько денег, столько усилий пропали зря! Невероятно жаль было груза. Доплыв до берега, я хотел нанять в Констанце какое-нибудь небольшое судно, чтобы спасти хотя бы самое ценное (деньги на это у меня были), но меня арестовала румынская полиция. У Румынии были напряженные отношения с царской Россией, поэтому меня не торопились выдавать и вообще не предпринимали со мной ничего, а просто держали в камере, причем в одиночной. В результате сложной политической игры наш груз был объявлен принадлежащим македонской революционной организации, боровшейся за обретение независимости Македонии от Османской империи. Румынские власти поспешили счесть меня македонцем, против чего я совершенно не возражал, и выпустили на волю.

Никто из товарищей не упрекнул меня ни единым словом за эту неудачу. Все ругали меньшевиков, которые вовремя не снабдили Литвинова деньгами. Если бы мы плыли в июле или августе по спокойному Черному морю, то шансов доплыть до Батума у нас было бы гораздо больше. Но я сам упрекал себя и считал, что как ответственный за доставку груза, я отчасти виновен в случившемся перед партией и непосредственно перед кавказской организацией, для которой предназначалось оружие.

– Я тебя понимаю, Камо, – сказал мне Сталин, когда я вернулся в Тифлис. – Очень хорошо понимаю, потому что знаю, что такое ответственность за порученное дело. Плохо получилось, но сейчас нужно думать не об этом, а о том, как мы можем компенсировать эту потерю.

Как мы компенсировали потерю корабля с оружием

Еще до 1905 года, благодаря нашим частым экспроприациям, у банков и почтовых контор выработалась привычка не перевозить разом крупные суммы денег. Обычно крупные суммы делились на несколько помельче, так что взять при перевозке тысяч восемьдесят или больше считалось удачей.

В начале июня 1907 года товарищ Красин сообщил, что из Петербурга в Тифлис готовится отправка двухсот пятидесяти тысяч. Огромная сумма! Столько мы еще никогда не брали. Мы стали думать, как и где мы можем взять эти деньги.

Незадолго до того в Лондоне состоялся пятый по счету съезд РСДРП, на котором предателям-меньшевикам удалось принять постановление о запрете экспроприаций^[149]. Это постановление было для нас как удар кинжалом в спину. После подавления восстания 1905 года наши силы были ослаблены, а царизм развязал против нас настоящий террор. В таких условиях нам было очень сложно работать, и этим тут же воспользовались буржуи, прежде регулярно дававшие нам деньги. Они начали отказываться делать это, и наши «доходы» сильно упали, в то время как расходы возросли. По мнению меньшевиков, то есть по их заявлениям, абсурдность которых они прекрасно понимали и сами, наше финансирование должно было осуществляться за счет добровольных пожертвований. «Мы не уголовники, а политики!» – твердили меньшевики. «Уголовник – это тот, кто берет для себя, а тот, кто старается для народного блага – герой», – обычно отвечали на это мы. О каких серьезных «добровольных пожертвованиях» могла идти речь в партии, поддерживаемой беднейшей частью населения? Собирать последние копейки с рабочих? Они бы дали, они доказали, что не только деньги, но и жизни свои готовы отдать для победы нашего дела, но нам не позволила бы совесть забирать у них последнее. Да и много ли мы могли бы собрать с рабочих?

«Историческая справедливость проявляется в том, что капитализм сам финансирует свое уничтожение», – говорил Сталин.