Сталин. Мой товарищ и наставник

Служба в психиатрических больницах тяжелая, особенно если приходится иметь дело с буйными, поэтому там работали случайные люди. Других не находилось. Надзиратели отлучались, не запирая дверей отделения, что было нарушением правил, но на это никто внимания не обращал. Однако этим путем бежать было невозможно, поскольку пришлось бы миновать караул у наружных дверей. Бежать через окно своей камеры я тоже не мог, поскольку незаметно сделать это можно было только ночью, а на ночь под моим окном выставляли караул из двух полицейских. Обдумав все как следует, я решил, что бежать нужно днем, причем через окно умывальной. Оно было расположено так, что, улучив момент, оттуда можно было спуститься вниз незамеченным. Для побега мне нужны были пилки, трехсаженная веревка и деньги. Зачем надеяться на удачу, если можно подкупить? Это наместнику и прокурору было нужно, чтобы я сидел в тюрьме. Служителям и надзирателям не было особого дела до арестанта Тер-Петросова. Я подкупил одного, который стал моим связным^[169], и платил другим, чтобы они не обращали внимания на то, как я пилю кандалы или подпиливаю решетку на окне в умывальной. Кроме денег, помогла мне и моя репутация отчаянного и безжалостного человека, которую создали мне полицейские вместе с журналистами. Никто не забыл, как в 1905 году восставшие рабочие расправлялись со своими врагами.

В назначенный день я бежал через окно. Перешел вброд Куру, встретился с товарищем, который меня там ждал, и несколько дней скрывался на Вельяминовской в подвале управления тифлисского полицмейстера. Товарищи, подготовившие мне такое убежище, очень здраво рассудили, что там-то меня искать никто не станет. Так оно и вышло, полиция перевернула весь город, но к полицмейстеру в подвал, разумеется, не заглядывала.

Товарищи передали мне письмо Иосифа, которое он написал еще до моего побега. «Поздравляю тебя с выходом на волю, – писал мне он. – Надеюсь, что это в последний раз. Наша победа близка, но сделать еще надо много». Завершалось письмо фразой, которую я не сразу понял: «Советую тебе обратить внимание на поезда, причем не только на Кавказе». Подумав, я догадался, что Иосиф советует мне заняться «эксами» на почтовых поездах. Это была очень дельная мысль, и чем дальше я обдумывал ее, тем больше она мне нравилась. Уже позже мне рассказали о нападении польских социалистов на почтовый поезд, следовавший из Варшавы в Петербург^[170], которое случилось в то время, когда я сидел в тюрьме в Берлине. Но поездами мне так и не удалось заняться. Из Батума я отплыл за границу, был в Париже у Ленина, снова разъезжал по Европе, закупая оружие для партии и организуя конспиративную сеть.

Пока я был в Тифлисе и Батуме, я то и дело слышал от товарищей: «Сосо посоветовал сделать так» или «Коба нам написал, что надо сделать то-то и то-то». Находясь в ссылке, Сталин ни на день не терял связи с Кавказом, был в курсе всех кавказских дел, давал советы товарищам. Он вел себя точно так же, как и Ленин. Все мы чувствовали, что Сталин не где-то далеко, а рядом с нами. Не все товарищи из руководства Кавказским комитетом вели себя подобным образом. Я не называю имен, поскольку не собираюсь никого упрекать, не хочу сводить счеты. Я просто хочу сказать, что некоторые товарищи, находившиеся в тюрьме или в ссылке, полностью утрачивали связь с комитетом, не знали ничего о наших делах. Когда в январе 1912 года на Всероссийской партийной конференции^[171] Сталина избрали в состав Центрального Комитета и главой Русского бюро ЦК^[172], весь Кавказ воспринял это с радостью, как признание его огромных заслуг в деле революции. Скажу без какого-либо преувеличения, что на Кавказе авторитет Сталина был равен авторитету Ленина.

Наша встреча со Сталиным в апреле 1912 года

В апреле 1912 года, за несколько дней до ареста Сталина^[173], мы встретились с ним в Петербурге. Я на несколько дней приехал из-за границы по делам и должен был уехать обратно, а Сталин работал тогда в Петербурге. Возглавив Русское бюро ЦК, Сталин стал отвечать за работу во всей России. Тем товарищам, которые сейчас говорят о том, что это они подготовили революцию, я задаю один и тот же вопрос: «Напомните мне, пожалуйста, кто был главой Русского бюро ЦК с 1912 года?»

Мы со Сталиным не виделись почти пять лет, и я не могу передать той радости, которую оба мы испытывали во время этой нашей встречи. Это надо Горьким быть, чтобы суметь передать.

Сталин почти не изменился внешне в отличие от меня. Долгое заключение в тюрьме добавило мне лет, и выглядел я много старше своего возраста.

– Не следишь за собой, – упрекнул меня Сталин. – Под глазами круги, щеки впалые, осунулся.

– Работы много, – попытался оправдаться я.

– Здоровье надо беречь! – строго сказал Сталин. – Не только твоя жизнь, но и твое здоровье принадлежат революции. Я недавно Спандаряна^[174] ругал за то, что он совершенно не следит за своим здоровьем, вот сейчас тебя ругаю. Нельзя так, Камо-джан. С кем мы тогда революцию делать будем?