Сталинградский калибр

Это был самый неприятный и сложный вопрос, который только мог задать Сталин. Признаться, что произошла ошибка в выборе направления главного удара? Значит, в штабе фронта не оказалось достоверных сведений о количестве и расположении вражеских резервов. Признаться, что в свое время, когда Баданов докладывал новую информацию, она не была принята к сведению? Но корпус в самом деле оттянул на себя огромные силы врага. Более того, генерал Баданов, опытный и умелый командир, сумел с максимальной эффективностью использовать и тактическое преимущество, и мобильность своих сил. Потери, которые понесли немцы и их союзники в результате рейда 24-го танкового корпуса, колоссальны. Фактически Баданов своим рейдом спас наступление фронта. Но, признавшись в этом, возведя генерала в статус талантливого полководца, Ватутин становился в глазах Сталина неумехой, который едва не сорвал наступление всего фронта. И получалось, что только благодаря действиям корпуса наступление получилось удачным.

– Да, товарищ Сталин, – уверенно заявил Ватутин. – Я считаю, что корпус должен удерживать аэродром и станицу Тацинскую столько, сколько сможет. До последнего патрона.

– Передайте товарищу Баданову, что сегодня, двадцать шестого декабря, его корпус стал гвардейским.

Ватутин положил трубку и поспешно достал из кармана бриджей носовой платок. Лоб и шея у него взмокли. Вытерев лицо, он снова сунул платок в карман и подошел к карте.

– Докладывайте дальше!

– Два моторизованных корпуса и две стрелковые дивизии полка не могут пробиться к Тацинской, товарищ генерал-полковник. Шестая танковая дивизия генерала Рауса отражает все атаки. Части несут потери, но пока все безрезультатно. Разрешите отдать приказ Баданову прорываться.

– Нет, – качнул Ватутин головой. – Передайте корпусу приказ держаться до тех пор, когда станет совершенно трудно. И еще. Передайте, что лично товарищ Сталин следит за операцией, которую проводит двадцать четвертый танковый корпус. И что сегодня по решению Верховного корпус стал гвардейским!

Снаряды рвались среди окопов, обломки кирпича здания вокзала летели так далеко, что залетали даже в окопы. Ванюшкин дважды ощущал удары по голове. И каждый раз его обдавало холодом. Неужели осколок или пуля пробила каску? Но нет, это был снова камень, и корреспондент прижимал к плечу винтовку, старательно подводя мушку под живот очередного фашиста.

Зря не тратить патроны и каждым выстрелом выбивать одного врага его научили пехотинцы. Конечно, больше наслаждения строчить из ППШ, думая, что ты косишь врагов целыми шеренгами. Но по факту получалось, что большая часть пуль уходила в небо, когда от длинной очереди стало задирать ствол. В поле горело уже около десяти танков, а остальные откатились назад. И на снегу лежало множество убитых немцев.

– Мины! – крикнул кто-то в траншее, и все бойцы, как один, опустились на дно.

Ванюшкин тоже прижал винтовку к груди и сполз вниз. Двое молодых солдат, лет по двадцати с небольшим, улыбались, глядя на корреспондента. Они, наверное, и подшутили бы над ним, но все же лейтенантские кубики не позволяли этого делать. Кто его знает, этого корреспондента. Вроде мужик геройский, а там разберись: пошутишь – и вмиг окажешься под трибуналом. И пойдешь в штрафбат. Уж лучше лишний раз язык за зубами подержать.

Мины со свистом прошли над головами и стали рваться позади окопов. Видимо, немецкие корректировщики полагали, что именно там, в развалинах, и укрывались советские солдаты. Страшное дело – мина. Она большой воронки не дает, взрывается почти на поверхности. И стоишь ты или лежишь, ей все равно. Она сечет осколками на уровне земли. И одно спасение от мины – это глубокий окоп. Но если она прямо в окоп попадет, тогда хана всем.

– Рота, к бою! – послышалось откуда-то справа.

И снова это был другой голос. Ванюшкин хорошо помнил, что в прошлый раз ротой командовал кто-то с зычным хрипловатым голосом. Неужели опять убило или ранило нового ротного командира? Кто же теперь взял на себя командование? Там и командиров почти не осталось.

– Взвод, к бою! – повторил другой голос. – Приготовиться к отражению танковой атаки.

– Отделение, к бою!

«Я на своем месте, я должен быть с ними и потом написать о них», – думал военкор, укладывая винтовку на бруствер. Он повернул голову и подмигнул молодому бойцу слева. Лицо у парня было равнодушное, серое. Две пули прошили бруствер, поднимая пыль, а боец смотрел куда-то в сторону, медленно сползая на дно окопа. И только теперь Ванюшкин увидел две дырки от пуль на груди полушубка. Как раз напротив сердца. Готов.