Сталкер или Труды и дни Андрея Тарковского

Путешествуя по всему свету, мы не очень-то многому учимся. Не уверен, что

путешествие всегда оканчивается возвращением. Человек никогда не

260

.

может вернуться к исходному пункту, так как за это время изменился. И

разумеется, нельзя убежать от себя самого: это то, что мы несем в себе,— наше

духовное жилище, как черепаха панцирь. Путешествие по всему миру — это только

символическое путешествие. И куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою

душу. <...>

Г. Б. Не кажется ли тебе, что сейчас понятие времени у нас вроде измерительной

линейки для изображения восприятия существования?

А. Т. Я убежден, что "время" само по себе не является объективной категорией, так

как оно не может существовать без восприятия его человеком. Мы живем не

"мгновенье". "Мгновенье" так кратко, так близко к нулевой точке, хотя и не является

нулем, что у нас просто нет возможности понять его. Единственный способ пережить

мгновенье, это когда мы падаем в пропастЫчМЫ находимся в состоянии между

мгновеньем (жизни) и будущим (конца).

Потому-то ностальгия — не то же, что тоска по прошедшему времени. Ностальгия

— это тоска по пространству времени, которое прошло напрасно, потому что мы не

смогли опереться на свои духовные силы, привести их в порядок и тем выполнить свой

долг»* (Журнал «Чаплин», Стокгольм. Перевод Е. Иванчиковой).

Между Востоком и Западом

«Запечатленном времени» Тарковский писал: «Я хотел рассказать о русской

ностальгии — том специфическом для нашей нации состоянии души, которое

возникает у нас, русских, вдали от родины. Я видел в этом, если хотите, свой

патриотический долг, каким я сам его чувствую и осознаю. Я хотел рассказать о

роковой привязанности русских к своим национальным корням, к своему прошлому, своей культуре, к родным местам, близким и друзьям,— о привязанности, которую они

несут с собою всю свою жизнь,— независимо от того, куда их закидывает судьба.

Русские редко умеют легко перестроиться и соответствовать новым условиям жизни.

Вся история русской эмиграции свидетельствует о том, что, как говорят на Западе,

"русские плохие эмигранты",— общеизвестна их драматическая неспособность к

ассимиляции, неуклюжая тяжеловесность в попытках приспособиться к чужому стилю

жизни. Мог ли я предполагать, снимая "Ностальгию", что состояние удушающе-безысходной тоски, заполняющее экранное пространство этого фильма, станет уделом

всей моей жизни? Мог ли я подумать, что отныне и до конца дней буду нести в себе

эту болезнь, спровоцированную моим безвозвратно утерянным прошлым?..»

* Ср. в «Запечатленном времени»: «В противоположность надписи на соломоновом

кольце, как известно гласящей, что "Все проходит", мне хочется сосредоточить

внимание на обратимости времени в этическом его значении. Время не может

бесследно исчезнуть, потому что является лишь субъективной духовной категорией...

Говоря формально, мы при помощи совести возвращаем время вспять...»

260

* В «Запечатленном времени» Тарковский писал: «В "Ностальгии" мне было важно

про-должить свою тему "слабого" человека, не борца по внешним своим приметам, но, с моей точки зрения, победителя этой жизни. Еще Сталкер произносил монолог в

защиту слабости, которая и есть действительная ценность и надежда жизни. , Мне

всегда нравились люди, которые не могут приспособиться к действительности в

260

прагматическом смысле. <...> Такие люди вообще часто напоминают детей с пафосом

взрослого человека — так нереалистична и бескорыстна их позиция с точки зрения

"здравого" смысла...»

** Позднее им пришлось его продать-из-за недостатка средств для ремонта.

261

Мистическая связь с «духом земли», конечно, пронизывает русского человека, и, может быть, тем сильней, что культура для него не есть преимущественно

материальный субстрат, столь ярко выраженный в Западной Европе, а та более тонкая

и более незримая ментальная вещь, что как раз и уловлена Тарковским в

«бесформенном» величии «Андрея Рублева». И все же эта струя — лишь одна нота в

большой и к тому же крайне многосложной, крайне полифоничной мелодии

ностальгии самого Тарковского. Противоречия, которыми он оказался охвачен в

Италии, становились все глубже, все неразрешимее и даже неизъяснимее. Что происходило с Тарковским? Понаблюдаем за Горчаковым, который и жить в Италии не может, и в Россию возвращаться4не хочет, хотя билет в кармане. Но он упорно, на пределе

всех своих психических и духовных сил движется куда-то. И само это невероятной

ментальной мощи движение, лишь по кажимости свидетельствующее о его, Горчакова, слабости, есть для него величайшее его дело, его оправдание — его практика и его теория, его метафизика и мистика.

Эти хрупкость и слабость Горчакова иллюзорны, ибо на самом деле это даосская