Стальная бабочка, острые крылья…

Мириам, залпом выпив первый стакан, налила себе еще и отошла от стола шерифа, оглядывая помещение и чувствуя на себе изучающий взгляд Би. В этом взгляде светилось беспокойство – словно еще один цвет, который теперь видела Мириам. И во сне рядом был этот же цвет – ведь сюда ее принесла именно Би, а не Никки, который сидел сейчас всего в паре шагов, уткнувшись в планшет за дальним столом, и изо всех сил делал вид, что пишет.

Наверное, она могла бы и не узнать его – в бронежилете гвардейца и наплечнике он казался гораздо шире и намного старше, чем раньше. Только копна волос осталась почти такой же, кажется, став еще чернее – если это было возможно. Она подошла к его столу и присела на край, поставив стакан рядом и прислушиваясь к его дыханию: замрет ли оно так же, как у нее.

Замерло. Узнал.

Но по-прежнему продолжал писать, так и не подняв головы.

– А что они будут делать через три дня, когда Рука подойдет?

– У них и спроси, я почем знаю? Саймон считает, что можно заставить их драться, а я считаю, что ему придется свои автопушки на башнях для них приберечь, чтобы они все сразу не сбежали.

– Саймон сам управляет пушками?

– А ты вроде не знаешь? На него тут все завязано – пушки, пулеметы, минометы. Ему же удобнее всех, он с джета своего далеко видит.

Мириам, уже совершенно упустившая нить разговора Би с шерифом, смотрела на пальцы Никки – все такие же красивые, умные пальцы, на его запястья, шею и видимую ей щеку, медленно покрывающуюся румянцем… У Никки тоже был цвет – незнакомый, такой, какого она и представить себе раньше не могла. Мириам растерянно подняла глаза и наткнулась на взгляд шерифа – насмешливый, но добрый, с жалостью, прячущейся где-то на серо-стальной глубине…

И только тогда поняла, что значит этот новый цвет, от которого так сильно напрягаются плечи Никки и так сжимаются челюсти – ему было мучительно стыдно.

Стыдно от того, что она рядом.

– Я пройдусь… – сказала она куда-то в пространство между Би и шерифом, чувствуя, как дрожат ее губы, – а то что-то здесь жарко…

И быстро пошла к двери, чтобы выйти прежде, чем Би окликнет ее. Успела… Голос Би застиг ее уже снаружи, на лестнице, спускающейся в широченный коридор, и слов она не разобрала.

Потому что расплакалась.

VI

На лестнице пахло, как в конюшне, но Мириам не обратила на это ни малейшего внимания. Она просто плакала, усевшись на ступеньку в нише, образованной выступом стены, скрывающей ее от тех, кто так громко кричал внизу, плакала бесшумно, как случалось ей плакать всю жизнь – чтобы никто не видел и не слышал.

Отношение Никки не стало для нее неожиданностью, скорее странным казалось то, как легко прочла она его чувства и как больно сделала этим себе. Ей нужно было забыть его давным-давно, сразу после ярмарки, и она не раз уговаривала себя сделать это – ведь он наверняка забыл ее.

Не уговорила. Какая-то часть Мириам, тосковавшая по нему, поступила как предательница, как тот рейдер, что открыл бандам неприступные ворота Чикаго, – и позволила воспоминаниям взять верх.

Она сжала челюсти и что было силы ущипнула себя за руку – обычно боль помогала. Помогла и сейчас.

– Не время реветь, – прошептала Мириам сама себе и вытерла слезы рукавом майки. – Завтра, может, умирать придется…

И встала, опираясь о стену. Обморок не оставил никаких последствий – кроме тех, которые коснулись зрения, но сейчас Мириам уже не была так уверена в том, что цвета изменились. Возможно, она видела их и раньше, просто не обращала внимания. Коридор, край которого был виден с лестницы, казался немного странным из-за частых решеток в стенах, и откуда-то снизу все еще доносились крики, однако при мысли о возвращении в кабинет шерифа Мириам замутило… об этом не могло быть и речи. Снова вытерев выступившие было слезы и поправив волосы, она решительно вышла из ниши и сбежала вниз по лестнице.

Источник шума действительно оказался совсем рядом – в самом начале коридора с зарешеченными камерами в стенах, тянущегося очень далеко, видимо, вдоль всего здания, располагалась стойка с ручными и ножными кандалами, к которым было пристегнуты три человека, в потрепанной полотняной одежде жителей пустыни. На столе перед ними, окруженном несколькими гвардейцами, возвышалась неопрятная куча тряпья.

– Чье? – кричал здоровенный гвардеец, протянув в сторону заключенных кривое лезвие какого-то отвратительного грязно-коричневого цвета. – Чье это?

– Не скажете, чье – будет общее, – добавил другой гвардеец.

Заключенный, прикованный посередине, потряс головой. То, что Мириам приняла за грязь у него на лице, оказалось свежими кровоподтеками.

– Либо одного повесят, либо всех, – сказал второй гвардеец.

Третий, очень толстый, сидящий на единственном стуле, молча оперся локтями о стол, положив подбородок на переплетенные пальцы.