Старик путешествует

Он и на ужин-то занимал деньги у кухарки.

В замке было своё привидение, пухлый призрак по имени Альберт.

У Наташи ещё была прибинтована к сломанной руке дощечка. В замке было так холодно, что, завалив себя огромным количеством ватных бретонских одеял и подушек, мы всё равно чувствовали себя детьми в замке людоеда. Не помог и секс, точнее, возня под тяжёлыми одеялами в холодном климате. Уснуть удалось, лишь влив в себя по кружке коньяка каждый.

Сосед, Жан-Мари Ле Пен, в тот вечер не смог прийти, зря хозяин замка занимал деньги у Луизы.

Погода обнаружилась тёплая, тихая, солнечная. И через час мы уже неслись с одноглазым хозяином на его «феррари» в соседний городок за круассанами. В долг.

Франция / Бретань / Около 1990 года, ну 1991-го

Стоит Jean-Edern чуть ли не босиком, выбежал из машины, дверца ещё открыта, он сидел рядом с водителем. Ругается, прямо слюной брызжет.

Серое море нависает. Рыбацкие суда все в тучах чаек. Чайки, как мухи, суда облепили и орут.

Жан-Эдерн орёт. На человека в галстуке и пиджаке — возможно, это был хозяин рынка. Обзывает его и «пэдэ», и «анкум», и «педаль» и очень разъярён.

Я французский язык знаю, но только выплёвываемые ругательства и понимаю. Суть доносит тихий Омар за рулём. Улыбаясь разрезанным ртом, говорит, что вся вина человека в галстуке состоит в том, что он отказывается давать рыбу Жан-Эдерну в кредит. Что у него терпение лопнуло. Что на Жан-Эдерна записано уже много «мелков» (от слова «мел», то есть долги, очевидно, считаются в записи мелом. «Один мел, два мела, сто мелов» — так?). Сколько там за Жан-Эдерном числится?

Мухи не кричат, а чайки орут тучами над кораблями, требуя рыбы. Так я помню. Это Бретань.

Вечером к Жан-Эдерну должен прийти на обед Жан-Мари Ле Пен. А денег нет. На вино Жан-Эдерн занял денег у своей кухарки Элизы. Она арабка, как и Омар. Жан-Эдерн — деклассированный аристократ, с кем же ему и жить, как не с арабами или вот с русскими, как я и Наташа. Мы возвращаемся в замок.

Выручает Омар. Он купил «кук сент-жак». Так, от доброты душевной. Вылез из-за руля. Извинился: «Подождите». И ушёл в здание, где рыбаки уже начали продавать улов. Вернулся со свёртком.

Сосед Жан-Мари Ле Пен в тот вечер не пришёл к соседу Жан-Эдерну. Пришёл на следующий вечер.

Чайки так орали! Мерзкая птица всё же. И воняет очень. С виду белая, ангел прямо. Вблизи чайка грязная, водянистые глаза убийцы, воняет гнилой рыбищей.

Франция / Фифи и золотые босоножки

В галерее Лафайет розовые диванчики. На одном из них сижу я. Я надел в поездку в Paris тесные туфли с пряжками, они трут мне самые мелкие пальцы. Особенно на левой ноге. Утром я видел: он уже весь чёрный. Поэтому я сижу с удовольствием, я намерен встать только для того, чтобы пройти к кассе и заплатить.

Сижу и думаю: «Сидеть бы вечно на розовом диванчике в галерее Лафайет и смотреть, как ты, Фифи, меряешь блестящие золотом сандалии. Эх ты, цыганка, настоящая цыганка, Фифи!»

А Фифи впилась в эти босоножки — видно, как они ей нравятся. И трёт их пальцами, и, надев их, в зеркало вглядывается! Дело в том, что мы с Фифи сбежали из Москвы инкогнито на четыре дня в Paris.

Поселились в крошечной комнатке в отеле у площади Республики. Воистину крошечной, только кровать и умещается. Но всё есть, всё чистое.

Франция / Hotel Dieu de Paris [3]

Всегда торопящаяся Фифи впереди, разрезая толпу, я за нею, вошли в толстостеклянные двери Старого Госпиталя.

Тишина и камни.

Построенный в 651 году (нет, я не ошибся на тысячу лет, именно в 651 году, епископом Парижа святым Landry), этот приют больных и увечных был перестроен в XIX веке.

Но всё равно остался тихим, каменным, и не верится, что в полусотне метров отсюда кипит туристами собор Нотр-Дам. Ну, то, что от него осталось.

Непреклонная Фифи острой торпедой разрезает толпу. Разрезала. Я за нею, мы вступаем в каменное и древнее.

Здесь в 1992-м нашла себе приют вся разломленная на части любовником Наташа Медведева. И сюда я к ней приходил. Фифи знает эту историю. Может быть, потому сюда так и стремится. А я? Я, как будто это было не со мной, вхожу под каменные своды, шагаю по каменным плитам.

Фифи знает эту историю, но просит повторить.

— Ты же знаешь эту историю.

— Хочу, чтоб она прозвучала здесь. — Она любит Наташу, как героиню романа.

— Ну что, ушла петь в «Балалайку», это у Пантеона, Rue Montagne Sainte-Genevieve. В этот день у «Балалайки» был юбилей. Посему я её и не ждал особо. Лёг спать в ночи. В те времена я ложился поздно.

— Ну…

Мы подымаемся в царстве камня в одну из галерей. Справа стена, слева грязные стёкла галереи, выходящей во внутренний двор, под ногами исполинские, по-моему, базальтовые плиты, высоко вверху исполинские арки потолка.

— Ну- ну.

— Разбудил меня в восемь утра телефонный звонок. Мсье Limonov? Да, говорю, это я. Вам звонят из администрации Hotel Dieu, ваша жена у нас.

— Ну же!!! — Как застоявшаяся кобылка, Фифи в нетерпении перебирает стройными ногами в узких рваных джинсах.