Старик путешествует

Такое впечатление, что я тщусь описать ту самую «щель, утонувшую в густом плюще», где провидел себя умирающим Гумилёв. Лиственное и мохнатое привлекало меня и в Карабахе, и в Абхазии, и в Монголии, и даже в Люксембургском саду летнего Paris. Больше, чем беседы, привлекало. Вот что я кропал вчера в тетрадке в тексте под названием «КУПАНИЕ В ЧЁРНОМ МОРЕ» — своеобразно увиденном мною при утреннем коротком броске к морю, на дикий пляж.

«Мохнатые травы, валуны в воде, когда уже в воде поскальзываешься на голышах и грозишь упасть. Над тобой мокрое солнце, вдалеке остались не дошедшие до моря боящиеся собаки. Только положительный попутчик Пегов идёт рядом в цветных трусах, что хочет, то и буровит, ты вроде и не присутствуешь.

Вышли ни свет ни заря, перебежали шоссе и по тропинке, утопающей в человечьем и собачьем дерьме, — к морю. У моря — коряги, следы деятельности человека.

У Пегова, как и у всех его современников, — небольшой живот, нависающий над трусами. Люди моего возраста мало жрали; эти жрут много, оттого и животы. Я, по старой привычке военного хлопца, животы недолюбливаю. По старому военному табелю о рангах те, кто с животом, — буржуи, предатели, немцам помогали. Вот что я думаю во время утреннего броска к морю. Если бы он, Пегов, знал. Говорят, он пишет хорошие стихи, но ему не хватает эрудиции…

Эвкалипты без кожи, сразу белая мякоть ствола. Деревья без кожи, то есть без коры — вроде так и должно быть. Их привезли осушить малярийные болота, а они укрепились во дворах и на склонах».

Абхазия / Брехаловка / 2019 год

В Абхазии есть село, где насчитывается 70 поэтов!

Абхазы склонны к размышлениям, и поскольку они восточные люди, то размышления эти скорее абстрактны, неконкретны.

Если идти в Сухуми в центре в одном там месте, то выйдешь к такому почти греческому портику. Через него выйдешь к морю, и портик этот похож на тот, который стоял в Афинской академии. Какой он там стоял, никто не знает.

Через портик в Сухуми ты попадаешь в кафе, раньше оно называлось «У Ашота», но вот уже лет двадцать как называется «Брехаловка». В кафе вокруг грубых устойчивых столов с придатыми им лавками сидят завсегдатаи.

Вот вам образчик абхазского стихотворения. Автора зовут Ричард Укадуа:

Считая дни, сгоревшие под солнцем,
Мечта забралась вглубь уставших глаз.
В реальность выливаются портреты
Старинных фото,
Где в сладких переулках Ниццы нету нас.

В «Брехаловке» сидят отставные генералы и действующие депутаты, журналистки, журналисты, поэты, фотографы, отставные полицейские и женщины. Сигаретный дым, кофе без сахара, стакан холодной воды. олеандры. Они там у Брехаловки не купаются. Тут собаки купаются, говорят они брезгливо у лучезарного моря. Пойдёшь чуть в сторону, там здание театра. Пойдёшь вдоль моря вправо (если лицом к лучезарному морю) «шестьдесят восемь шагов», согласно поэту Укадуа, а там — ну, как его назвать — мол, на молу — место, называемое АМРА, тут в восьмидесятые годы сидели первые националисты Абхазии, Фазиль Искандер — «шестьдесят восемь шагов от «Брехаловки» вправо несколько ступенек вверх, забыл посчитать».

«Брехаловка» — это от слова «брехать» — передавать ложные либо ничего не значащие, пустые слухи. Украинское, насколько я понимаю, слово, прилетевшее сюда Бог весть каким путём.

Ничего не идеализируя, не возвышая и не опуская, я думаю, такими по структуре были древние Афины — правда, тогда ещё не было кофе и сигаретного дыма, не было сигарет, а брехать уже было кому. Они по-старомодному интеллектуальны, эти абхазы — у них так неистово много художников и поэтов.

Не спеша шагаем вдоль моря.

— А это кто? — обращаю внимание на завидного размера памятник.

— Так это же ваш друг, — комментирует журналистка без тени иронии, — вы же о нём писали в очерке «ВОЙНА В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ».

Сейчас пойду посмотрю, о ком я писал в том очерке.

Стоим, говорим о здании отеля напротив. Когда построен, кем, и я, главное, как будто бы знаю об этом здании. А сам ничего не знаю. Здание в Сухуме, от слова «Сухум». Это грузины подобавляли букв «и» в окончания географических названий, Ткварчел назвали Ткварчели, Сухум — Сухуми. Тбилиси, может, тоже пострадало с этим добавлением «и» — ведь был же Тифлис…

Олеандры, эвкалипты, приехавшие, чтобы осушить болота, стоят по всей Абхазии без кожи.

Абхазия / Кодорское ущелье

Зелёная гора в горах. Взбираемся на автомобиле. На самой top, на макушке — развесистое дерево, по силуэту как то, под которым сидел Будда. Под деревом одинокий большой зелёный диван. Вот там мы и снимаемся, к моему неудовольствию, потому что диван сырой то ли от ночи (утром роса всё заплескала), то ли от дождей.