Старовский раскоп

Ранним утром в начале августа сорок шестого года около главного колодца растянулось окно. Висящая в воздухе стеклянная рама, подернутая мутной занавесью. Ингмар стоял у окна почти час, приставив к колодцу скудный пожиток — кое-какую одежду и книги. Много вещей велели не брать — пришельцы из глуши будут слишком выделяться в толпе своими старыми фасонами. "Мода сильно переменилась". Помалу около окна собрались все — и кто уходил, и кто решил оставаться. Плакали, прощаясь, с родными домами, с родителями и детьми, бабы. Лица у мужиков были тожественные и строгие. Наконец, утерли красные носы и глаза. Первыми, держась за руки, растаяли в окне доктор с Ксюхой. Осмелев, повалили толпой остальные. Ингмар не спешил. Оставались в брошенной деревеньке мамка с Владимиром, Филипп с Ефремой, еще пятеро стариков — век доживать. Изба Ингмара грустно покосилась ставнями. Из трубы пустого очага больше не повалит дым. Едва оделись зеленым туманом две березки у оградки. Сжало сердце. Ингмар уходил, а дом оставался, похожий на побитого и выброшенного на холод пса. Это не навсегда, я буду заглядывать изредка, пообещал дому Ингмар. Легче не стало. Но окно ждало уже только Главу. И Глава последовал за своим кланом.

Глава 7 Город

… и Город сомкнул на нем свои каменные зубы, и пережевал его, и переварил. А, пережевав и переварив, исторг. Но уже новым, что-то внутри него переменив и переделав. Измененный, он сам стал внутри каменно-старым, как Город, спокойным и равнодушным. Теперь уже на чужие муки — свежих, попавших Городу на зубы страдальцев — он взирал без сочувствия и сожаления. Ему повезло — он выжил. Другие же, перемолотые и исторгнутые, исчезли без следа. Кто — безмолвным трупом в подворотне. Кто — трясущимся наркоманом, одержимым одной только страстью к своему зелью…

А. Васильев. "Сказания о Городе".

Нововерск подавлял. За прошедшие годы он вырос еще, и больше стало люду. Прежние деревянные дома заменились каменными, а привычные избы стыдливо прятались теперь за громадами многоквартирок, прикрывались скверами, теснились на окраинах. Нововерск — город-сад, сказал Игорь Семенович. Но скорее — Нововерск был большим огородом. Прямо на клумбах топорщилась капуста, и весело подняла листья картошка на огороженных клочках земли вокруг домов. Пахло сухой мелкой пылью, которая была здесь во множестве и везде, через пыль — соляркой, кочегаркой, кислыми щами. Были еще женские духи. Ландышами благоухала женщина, водившая Ингмара по городу и объяснявшая, что здесь, где и как.

Город оказался ужасно большой, экскурсия длилась целую вечность, полную неловкости и пота. Летняя жара, не смягченная лапами сосен и близостью реки, казалась порой почти невыносимой. Одно дело было — приехать в город раз в двадцать лет, дойти до дома со львами, дивясь, как ребенок на ярмарке. Совсем другое — готовиться здесь жить. Ингмар в какой-то момент даже пожалел своего леса, избы и определенности деревенского распорядка. Женщина, рассказывавшая про строительство здания городского театра, наверно, уловила нечто в выражении его лица, потому что перебила саму себя и невпопад сказала:

— Всё устроится. Перебьетесь пару месяцев и приучитесь здесь жить. Я тоже по первости, всё, помнится, страдала, как здесь тесно и мало неба. Ничего. Иногда можно за город…

Смущенно улыбнулась и продолжила рассказ. Ингмар пригляделся к ней, легкокостной и маленькой, теперь повнимательней, и разглядел птичье в посадке головы, в манере держать руки сцепленными за спиной, в высоком мелодичном голосе. Значит, и Пернатых тоже рассовали по городам.

— Вы не знаете, зачем Верхним это надо: нас всех сюда переселять? Ведь это хлопотно и дорого.

Женщина-птица наклонила голову и поглядела на Ингмара с интересом.

— Они говорили, какая-то программа защиты малых магических народностей. Что-то вроде этого. Но я не знаю. Я сама очень много думала… Мне почему-то кажется, что в городах нас проще контролировать. И управлять нами. Война же была…

— Да, наверно.