И судили там всех одинаково – что уголовников, что политических. Обычной практикой было впаивать рядовому-синемундирнику незаконное ношение и хранение оружия и отправлять на поселение лет на семь. Командному составу – организацию массовых беспорядков с применением оружия – это уже на десятку тянет. Эмиссаров, уполномоченных и депутатов ассамблей никто жалеть не собирался, тут проводили тщательное дознание и выкапывали всё – от коррупции и спекуляций до подстрекательства к убийствам и статей совсем отвратительных, о которых и говорить-то не приятно. И тут уж приговор мог быть самым суровым, вплоть до высшей меры. А что расследование могло затянуться – так лоялисты столько тюрем настроили за недолгое свое правление, на полстраны хватит!
– Вы людей за ноги вешали? – спросил я Вольского.
Он помрачнел, сжал скулы и решительно ответил:
– Нет!
– Ну вот, значит, и бояться вам нечего. Поедем на поселение дружной компанией, на месте разберемся.
Теплушка была ничем не хуже тех, на которых я со своими солдатами объездил половину Империи.
Эта мысль заставила меня глубоко вздохнуть: черт побери, даже мерзкая рожа Стеценки была бы куда более приятным соседством, чем нынешняя компания. Нет, правды ради, людьми они были в целом неплохими. В целом. Не плохими.
Тот же Вольский – реалист и практик, неплохой собеседник… Но быть аполитичным пограничником – «оливкой» с каждым днём становилось всё труднее. Особенно допекал меня Эдик. Тот самый принципиальный парень в очках. Эдуард был очень типичным лоялистом. Мы с ним были одного возраста, оба росли на периферии, только я на юге, а он на западе. И смотрели на мир как будто через очки разного цвета.
…как всякий разумный человек! Я не смог не выйти на демонстрацию после того, как увидел, как кавалеристы плетями разогнали антивоенный пикет! Это в стране, где за десять лет до войны была объявлена свобода собраний!
На подобные темы спорить с лоялистами любил Лазаревич – успешный делец и неуспешный контрабандист, который погорел на ввозе особо крупной партии контрафактных папирос. На его смуглом лице иронично блестели голубые глаза, выдавая огромное удовольствие от доведения до белого каления вспыльчивого Эдуарда.
– Это вы про события в Искоростене? Город был на военном положении, вы в курсе? Это предполагает запрет на любые митинги и шествия в соответствии с законом.
Эдик возмущенно выдохнул:
– Разве можно оправдывать насилие к мирным протестующим? Они били плетями невинных людей, женщин! У одной девушки оказалось изуродовано лицо, до конца жизни! Они гайки накручивали на кончики хлыстов, понимаете?
– Девушка знала о военном положении?
– Это не помеха для тех, у кого есть совесть! Войну нужно было прекращать – это было понятно любому разумному человеку! Люди гибли ни за что, ни про что…
– То есть, когда Протекторат напал на наших иллирийских союзников, вступать в войну не следовало? – это было тактикой Лазаревича – выбесить Эдика бесконечными вопросами.
– Да! То есть нет! Почему наши солдаты должны были гибнуть за чужие интересы? Мир без аннексий и контрибуций – вот первое требование, которое выдвинула ассамблея, и мы всячески…
– И что, получилось? Ваш родной Искоростень был оккупирован Протекторатом сразу после подписания перемирия и находился в таковом состоянии, пока новая Имперская армия не вышвырнула оттуда тевтонов!
Тут уж я не смог удержаться:
– Справедливости ради, там стояли не тевтонские, а сарматские части, и они сами сложили оружие…
– Ради Бога, поручик, вы военный, вам виднее… – поднял ладони вверх Лазаревич. – Ой, простите… Не военный, а пограничник, а то ведь снова прицепитесь…
В этот момент состав остановился и вдоль него забегали жандармы – разносили ужин. Это была жидкая комковатая овсяная каша с черным хлебом. После каши раздали яблоки, вялые и иногда червивые, каждому по штуке. Эдик слопал кашу очень быстро, орудуя ложкой с завидной энергией. Яблоко он тоже сожрал моментально, остался только хвостик.
– Мы для имперцев – расходный материал, – сказал Эдик. – Сдохнем – и черт с ним. Посмотрите на эти вагоны, разве можно людей возить в таких вагонах в такую погоду?
Тут мы с Вольским понимающе переглянулись. Вагон был еще ничего, по крайней мере, из щелей не дуло и соломы нам набросали прилично. Да и погода для севера была вполне терпимой, то ли еще будет осенью-зимой!
Лазаревич перехватил наши взгляды и тут же сообразил, что упустил целую тему для издевательств:
– Эдуард, а вы служили?
– Служить бы рад, прислуживаться тошно! – гордо ответил Эдуард.
– А как же лояльность?
– Лояльность можно по-разному проявлять! У меня была ответственная работа!
– В штабе, писарем? – усмехнулся уже Вольский.
Вообще-то он парня периодически защищал. По собственному признанию старшего лейтенанта – сам таким был, пока не попал в войска.
– Нет, не в штабе. В Главпродзаге! – гордо ответил Эдик. – Снабжать продовольствием голодающих рабочих – что может быть достойнее? Я руководил отделом статистики!