Статистическая вероятность любви с первого взгляда

– Я не знала, – повторяет Хедли. – Я так сочувствую…

Он кивает на каменную скамью чуть в стороне. Шероховатое сиденье еще влажное после дождя. Они идут рядом, опустив головы, а из церкви доносится скорбная органная музыка. Хедли собирается сесть, но Оливер, сделав ей знак подождать, снимает пиджак и расстилает его на скамье.

– Твое платье, – объясняет он.

Хедли, нахмурившись, окидывает взглядом сиреневый шелк, будто впервые в жизни его видит. Сердце рвется пополам от этого простого жеста: подумать только, в такую минуту он еще способен помнить о всяких пустяках! Плевать ей на дурацкое платье, он что, не понимает? Она с радостью уселась бы на траву ради него, да хоть в лужу!

Не находя правильных слов для отказа, Хедли садится, проведя самыми кончиками пальцев по мягким складкам пиджака. Оливер стоит рядом, закатывая по очереди один рукав, потом другой, и рассеянно смотрит куда-то вдаль.

– Тебе нужно туда вернуться? – спрашивает Хедли.

Он пожимает плечами и садится на скамью так, чтобы между ними оставался просвет шириной в ладонь.

– Да, наверное, – говорит он, уперевшись локтями в колени.

И не двигается с места. Через пару минут Хедли тоже наклоняется вперед, и оба с неестественным вниманием разглядывают траву под ногами. Надо бы объяснить, почему она пришла, но Оливер ни о чем не спрашивает. Так они и сидят, а пауза все тянется и тянется.

Дома, в Коннектикуте, за кухонным окном устроена ванночка для птиц. Хедли обычно посматривала на нее, когда мыла посуду. Чаще всего там купалась парочка воробьев – пока один плескался, другой прыгал вокруг и громко чирикал. Иногда они сшибались, хлопая крыльями, и снова отскакивали друг от друга, брызгаясь водой. Но, несмотря на ссоры и драки, они всегда появлялись вместе и улетали тоже вместе.

Однажды утром Хедли очень удивилась, увидев только одного воробья из пары. Он легко опустился на каменный бортик, попрыгал по краешку, не прикасаясь к воде, покрутил круглой головушкой так растерянно и жалко, что Хедли бросилась к окну и стала смотреть в небо, хоть и знала, что никто не прилетит.

Вот и у Оливера сейчас примерно такой вид – не столько грустный, сколько недоумевающий. Хедли никогда раньше не сталкивалась близко со смертью. Трое родственников умерли еще до ее рождения или когда она была совсем маленькой и не могла осознать потерю. Почему-то ей всегда представлялось, что горе должно быть как в кино – потоки слез и глухие рыдания. Но здесь и сейчас никто не потрясает кулаками, бессильно грозя небу, никто не падает на колени и не воссылает проклятий.

У Оливера такой вид, словно его вот-вот вырвет. Сероватая бледность особенно резко видна на контрасте с темным костюмом. Он то и дело моргает, в глазах застыло затравленное выражение, как будто у него что-то болит, но он никак не может понять, где источник боли.

В конце концов он прерывисто вздыхает и говорит:

– Прости, что не сказал…

– Нет-нет! – Хедли качает головой. – Это ты меня прости. Я ни с того ни с сего вообразила…

Снова молчание.

Оливер вздыхает.

– Странно как-то, правда?

– Что странно?

– Ну, не знаю, – усмехается он. – То, что ты вдруг появилась на похоронах моего отца…

– А, это.

Оливер наклоняется, срывает пару травинок и принимается машинально раздирать их на кусочки.

– А вообще, все странно. Я вот думаю: может, ирландцы правильно делают, что устраивают по такому случаю пирушку. А то от всего этого… – Он движением подбородка указывает в сторону церкви. – От всего этого можно спятить.

Хедли комкает подол своего платья, не зная, что сказать.

– Хотя и пировать повода особого нет, – говорит Оливер с горечью, роняя обрывки травы на землю. – Придурок он был, что уж теперь притворяться.

Хедли смотрит на него с изумлением, а Оливеру, кажется, полегчало.

– Я с самого утра об этом думаю. Собственно, не с утра, а уже восемнадцать лет. – Он вдруг улыбается. – Знаешь, ты опасная женщина!

– Я?

– Ну да. – Оливер откидывается на спинку скамьи. – Я с тобой становлюсь слишком честным.

На фонтан спархивает птичка и понапрасну тычет клювиком в камень. Воды в фонтане давно нет, осталась только потрескавшаяся корка грязи. Птичка улетает, быстро превращаясь в крошечную точку в небе.

– Как это случилось? – тихо спрашивает Хедли.

Оливер не отвечает. Даже не смотрит на нее. За деревьями, за оградой сада люди, приехавшие на похороны, темными тенями расходятся к своим машинам. Небо снова стало серым и тусклым.

Через какое-то время Оливер, кашлянув, спрашивает:

– Как прошла свадьба?

– Что?

– Свадьба. Как все прошло?

Хедли пожимает плечами.

– Нормально.

– Ну расскажи! – просит Оливер с таким умоляющим видом, что Хедли, вздохнув, начинает рассказывать.

– Шарлотта, оказывается, славная. – Хедли складывает руки на коленях. – Очень даже славная, просто злость берет.

Оливер улыбается, становясь больше похожим на себя прежнего, каким он был в самолете.

– А твой папа?

– Вроде счастлив, – севшим голосом отвечает Хедли.

Она не может себя заставить упомянуть о ребенке. Ей кажется: если произнести это вслух, все станет правдой. Вспомнив о книге, она тянется за рюкзаком.

– Я так ее и не вернула.