Статистическая вероятность любви с первого взгляда

Хедли испытывает мимолетное искушение снова смыться. Не хочет она смотреть, как они сияют улыбками на верхушке Эйфелевой башни, или корчат рожи в поезде, или кормят уточек на берегу пруда в Кенсингтонском саду. И как папа отмечал свой день рождения в каком-то оксфордском пабе, ей тоже видеть незачем – только лишнее напоминание, что ее там не было. В то утро она проснулась словно с тяжеленной гирей на шее. Так и таскала эту тяжесть на уроки химии и геометрии, потом всю большую перемену, особенно когда в столовой мальчишки из футбольной команды исполняли шуточный переделанный вариант классической песенки «С днем рожденья тебя» в честь неудачливого нападающего Лукаса Хейворда. Под конец этого ужаса Хедли с удивлением заметила, что от крекера, который она держала в руке, осталась кучка крошек.

Она понимает: ей больше нет места в папиной жизни.

Но именно папа первым замечает, что она стоит у дверей. Хедли готова почти к любой реакции: злости на ее бегство, досаде на ее опоздание, облегчению от того, что она цела и невредима – но к тому, что видит, она не приготовилась. Папа смотрит на нее каким-то беззащитным взглядом, словно просит прощения.

И тут у нее появляется отчаянное желание, чтобы все было по-другому. Совсем не похоже на то, что она чувствовала все это время – с горечью, с обидой, – а так, как бывает, когда желаешь чего-нибудь всем сердцем. Хедли не знала, что можно тосковать по человеку, когда он в двух шагах от тебя, но так и есть: она едва сознание не теряет от тоски. Ей вдруг кажется чудовищно бессмысленным, что она так долго и старательно изгоняла его из своей жизни. Глядя на него сейчас, Хедли никак не может прогнать мысли об отце Оливера – о том, что потерять человека можно куда более страшным образом – и уже по-настоящему безвозвратно.

Она открывает рот, но не успевает произнести ни слова – ее перебивает Шарлотта.

– Ты пришла! Мы так волновались!

В соседней комнате разбивается бокал. Хедли вздрагивает. Она оказалась в центре внимания, и стены, оклеенные обоями в цветочек, словно надвигаются на нее.

– Ты смотрела город? – спрашивает Шарлотта с таким искренним интересом, что у Хедли снова больно сжимается сердце. – Ну как, понравилось?

Хедли снова оглядывается на папу. Видно, что-то отразилось у нее на лице, потому что папа вскакивает – он сидел на подлокотнике Шарлоттиного кресла.

– Все нормально, детеныш?

Хедли хочет покачать головой в ответ. Может, еще плечами пожать. Но неожиданно для нее самой из горла вырывается всхлип, лицо сморщивается, и первые слезы жгут глаза.

Дело не в гостях и не в Шарлотте. Даже не в папе. Просто слишком странным и удивительным был весь этот день. Никогда еще небольшой, в сущности, промежуток времени не казался таким бесконечным. Прошло всего лишь определенное количество минут, сцепленных друг с другом, словно бусы, нанизанные на нитку, но Хедли сейчас ясно видит, как легко эти минуты могли сложиться в часы, часы – в месяцы, месяцы – в годы… А она чуть не потеряла нечто невероятно важное, чуть не отдала это безжалостному течению времени.

– Хедли? – Папа ставит бокал на стол и делает к ней шаг. – Что случилось?

Она уже плачет навзрыд, привалившись к дверному косяку, и, как ни смешно, думает о Вайолет: вот для той лишняя забота, платье еще и слезами закапано.

– Эй!

Папа вмиг оказывается рядом, кладет сильную руку ей на плечо.

– Прости… – шепчет Хедли. – Очень длинный день получился.

– Ясно, – говорит папа, и его лицо озаряется вдохновением. – Значит, пора посоветоваться со слоником!

15

11.47 по североамериканскому восточному времени

16.47 по Гринвичу

Даже если бы папа все еще жил с ними в Коннектикуте и Хедли каждое утро за завтраком сидела напротив него в пижаме, а вечером перед сном говорила ему «Спокойной ночи!» – все равно сейчас ее утешать полагалось маме. Сидеть и успокаивать дочку, когда она плачет из-за мальчика, – это мамская работа, без вопросов.

Но рядом оказался папа, так что выбирать не приходилось. Хедли выложила все, как на духу. Папа сидел возле ее кровати верхом на стуле, и Хедли была ему благодарна за то, что в кои-то веки он обошелся без своей преподавательской маски, когда голова склонена к плечу, взгляд в никуда, лицо изображает вежливый интерес.

Нет, сейчас он смотрит на нее совсем по-другому. Так он смотрел, когда она в раннем детстве разбивала себе коленку, или падала с велосипеда, или когда она уронила на кухне банку вишневого варенья и наступила на осколок. От этого взгляда сразу становится легче.

Крепко обнимая одну из многочисленных декоративных подушек, Хедли рассказывает папе, как познакомилась с Оливером в аэропорту и как он в самолете поменялся местами с соседкой. Как помог ей справиться с приступом клаустрофобии, отвлекал дурацкими вопросами, спасал ее от самой себя, точно так же, как раньше папа.

– Помнишь, ты мне говорил представлять себе небо?

Он кивает.

– И как, помогает до сих пор?

– Ага, – отвечает Хедли. – Только это и помогает.