Статус: все сложно

Взгляд Макса из робкого превратился в удивлённый. Снова. Марк говорил такие слова, которые он и сам хотел сказать, просто какой-то страх — быть отвергнутым, что ли? — не давал ему этого сделать. Вновь понять, что он не нужен, что является каким-то чужеродным элементом в том, где должен был занимать своё место, будет ему не по силам.

Но брат говорил, что он нуждался в нём, что интересовался его игрой — тем немногим, что было ему доступно. И это порождало внутри что-то настолько непривычное, но в то же время закономерное, что Макс почувствовал облегчение. Теперь всё могло стать иначе, и в их силах было изменить то, что нужно было изменить уже очень давно.

— Мне тоже тебя не хватало всё это время. Хотя бы для того, чтобы накидать всякой ерунды на нашу ёлку. — Он усмехнулся и растёр шею ладонью. Просто чтобы удержаться и не сделать то, чего ему так хотелось — обнять брата. — Я даже подумывал согласиться на предложение и отправиться покорять Штаты. Но почему-то этого не сделал. Назло, наверное.

Он пожал плечами, раздумывая о том, почему и вправду тогда не уехал из Питера. То, что разделило их когда-то давно, расставило свои акценты в их жизнях. И эту самую стену он сам, Макс Беккер, лишь только укреплял, действуя на противоходе.

— И наверное, мы многое делали назло друг другу. Вынужденно, но делали ведь?

Марк невольно усмехнулся шутке брата о ёлке и скривил губы в болезненной гримасе, когда тот упомянул драфт, на который не поехал.

— А я так ждал тебя тогда… Надеялся, что теперь все будет иначе. Что мы все исправим… Но ты не приехал. — Марк помолчал, не зная, как приступить к самой болезненной теме, но все же сказал: — Да, мы многое делали назло. — Он снова умолк, потом решительно добавил:

— Я сказал тебе назло то, чего не хотел говорить. Чего никогда не сказал бы, если бы не прорвалась безумная ярость, копившаяся во мне годами… Если бы не это мерзкое желание сделать тебе больно… За то, что ты так от меня далек, а я в тебе так нуждался… Мне жаль, Макс, я не могу высказать, насколько мне жаль всего, что я натворил. — Марк перевел дыхание, потом продолжил: — Я был настолько противен сам себе, что даже не находил мужества попросить у тебя прощения. — Он посмотрел на Макса — неуверенно, растерянно. — А сейчас ты стоишь передо мной, и я понимаю — неважно, простишь ты меня или нет. Но я себе не прощу, если так и не сделаю того, что ощущаю самым правильным сейчас. — Марк оттолкнулся от подоконника, помедлил, а потом обнял Макса. Вцепился в него, как утопающий, до боли сжимая и комкая в пальцах ткань рубашки брата. Будто боялся, что тот исчезнет, а он не успеет сказать ему того, что стоило сказать давно.

— Ты прости меня… Прости, пожалуйста. За все дерьмо, что я сделал. За все то хорошее, что сделать не сумел… — голос дрогнул и Марк крепче вцепился в брата. Он не может позволить Максу снова отстраниться от него. Не может потерять то единственное, что имеет значение.

Марк словно был его эхом, а он сам — эхом Марка. То, что говорил брат, чувствовал и хотел сказать и он сам. Только почему-то ему на это не хватало смелости или сил. Макс и сам не мог понять, чего именно. Но теперь, когда Марк вцепился в него, и он инстинктивно ухватился за него тоже, словно исчез барьер, который мешал им обоим сделать то немногое — и одновременно непомерное — что они должны были сделать.

Максу хотелось рыдать, и он совсем этого не стыдился. Потому что снова был мальчишкой четырёх лет, который размазывал по лицу слёзы, цеплялся за брата, уже зная неотвратимую правду о том, что того у него отнимают. Забирают надолго, возможно, навсегда. И не было ничего зазорного в том, чтобы через двадцать восемь лет, когда брат вернулся, вновь позволить себе настолько расчувствоваться.

— И ты меня прости. За всё. И к чёрту то, что было до этого. Теперь всё иначе будет.

Он говорил уверенно, чётко осознавая, что действительно всё переменится. Представляя эти перемены, но тут же отмахиваясь от них — ведь они совсем не могли быть в его фантазиях и вполовину так хороши, как будут на самом деле.

Он всё же отстранился, улыбаясь сквозь выступившие на глаза слёзы. Марк заговорил о том, что возможно, им нужно будет обсудить. Сегодня, сейчас, а может через годы, — но раз тема поднялась, больше нельзя от неё убегать. И, давая выбор брату, кивнул на стол, предлагая вернуться за него. Пусть Марк сам решит, хочет ли он обговаривать то, что случилось на Олимпийских играх. Или это — уже пройденный этап, завершить который можно парой слов. Для него он был таковым. Алиса стала частью прошлого, а теперь в прошлом должно было и оказаться то, что произошло тогда между ними с Марком, став спусковым крючком для копившейся годами ярости и обиды. Потому он просто спросил:

— Ещё абсента? Накидаемся уже вместе хоть раз.

Марк не сумел сдержать рыдания, когда Макс сказал, что теперь все будет иначе. Когда тоже попросил у него прощения, хотя Марку нечего было ему прощать. В этой игре в молчание они были наравне и абсолютные квиты.