Стеклянные дома

Он посмотрел на свои руки, тоже покрытые синяками. Следами на опухших костяшках, оставленными подошвой ботинка.

Гамаш вздохнул. Потом поднял глаза на Залмановица и произнес:

 - Désolé.

В наступившей тишине прокурор ощутил, как его щеки покалывает, заливая румянцем, затем кровь отливает от них, и румянец сменяет бледность.

 - За что? - тихо спросил он.

 - Я не все тебе рассказал.

Барри Залмановиц превратился в камень.

 - Что?

 - Антон Буше не убивал Кати Эванс.

Залмановиц судорожно схватился за подлокотники кресла.

 - Что ты сейчас сказал?

 - Я тебе солгал. Я прошу прощения.

 - Повтори-ка еще раз.

 - На скамье подсудимых правильный человек. Кати Эванс убила Жаклин.

Разум Залмановица одновременно застыл и вскипел. Как автомобиль, прикованный к стене. Колеса прокручивались.

Он пытался осмыслить услышанное. Пытался понять, хорошая это новость или новое бедствие.

 - Почему ты мне не рассказал? - наконец выдал он. Не самый неотложный вопрос, просто первое, что он смог выговорить.

 - Потому что полностью я доверился лишь маленькой группе моих офицеров, - ответил Гамаш. – Впрочем, я бы и близко к тебе не подошел, если бы у меня были хотя бы малые сомнения.

 - Но ты сомневался! - возмутился Залмановиц.

 - Да. У меня не было доказательств, что тебя подкупили. Но и в обратном я был не уверен.

 - И что заставило тебя обратиться ко мне?

 - Кроме отчаянья? Твоя дочь.

 - В каком смысле? - в голосе и всей позе прокурора появилась угроза.

 - Наш сын Даниель имел опыт употребления тяжелых наркотиков, - сообщил Гамаш. Залмановиц прищурился. Он впервые об этом слышал.

 - Я тоже, - сказал Бовуар. - Они почти прикончили меня. Почти уничтожили людей, которые мне дороже всего на свете.

 - Нам известно, каково это для семьи, - тихо сказал Гамаш. - И я решил, что если кто и способен сделать что угодно для остановки наркоторговли, то это ты. И я рискнул, и обратился к тебе. Но я понимал, что если сам ты чист, то это не означает, что и весь твой департамент тоже.

 - Ты высокомерный говнюк!

Гамаш не отвел взгляда.

 - Если тебе станет легче, я не доверял даже собственной службе. Вот почему только горстка офицеров знала, что я делаю. Весь Сюртэ был вовлечен в дело, но каждому ведомству, каждому отделению отводилась лишь малая роль. Настолько незначительная, что никто не мог точно сообразить, что же происходит на самом деле. Насколько тебе известно, все закончилось открытым мятежом. Все посчитали меня бесполезным, и не стеснялись говорить это вслух. И лишь единицы видели картину в целом.

Это как картины Клары, подумал Бовуар. Мелкие штришки, сами по себе ничего не значащие. Но  когда они сливаются, то объединяются во что-то совершенно неожиданное.

 - Ты думаешь, что это тебя оправдывает? - спросил Залмановиц. - Знаешь, что ты сделал? Ты заставил меня предать все, чему меня учили, во что я верил. Ты заставил меня лгать и скрывать улики. Ты заставил меня поверить, что я пытаюсь осудить невинного человека в тяжком преступлении. Ты знаешь, как подобное влияет на человека? На меня?

Он с такой силой ударил кулаком по груди, что по комнате прокатился глухой гул.

 - Ты жалеешь о сделанном? - спросил Гамаш.

 - Речь не об этом.

 - Сегодня речь именно об этом, - отрезал Гамаш. - Да, я заставил тебя поверить во все это, и да, ты так и сделал. И из-за того, что ты так поступил, крупнейшие картели страны сейчас в бегах. Не только тут, но и по всей стране. Один глава крупнейшего синдиката Северной Америки мертв,  другой в тюрьме.

 - Ты использовал меня, держал за дурака.

 - Нет. Я понял, что ты не трус. Отнюдь. Ты очень храбрый человек.

 - Ты думаешь, мне не безразлично, кем  ты меня считаешь? - возмутился Залмановиц.

 - Мне так же неважно, что ты думаешь обо мне. Мне важен результат на сегодняшний день. Я не сожалею о содеянном. Я всем сердцем бы желал, чтобы этого всего не потребовалось. Чтобы был иной выход. Но если и был другой вариант, я не мог подумать о нем. Ты об этом жалеешь? - шеф-суперинтендант Гамаш спросил снова. - О том, что мы сожгли наши корабли?

Генеральный прокурор Залмановиц втянул воздух сквозь зубы, взял себя в руки:

 - Нет.

 - Я тоже.

 - Это тебя не оправдывает. И не значит, что я тебя прощу. Ты должен был сказать мне.

 - Ты прав. Теперь я это знаю. Я совершил ошибку. Ты смелый и самоотверженный,  а я относился к тебе как к аутсайдеру. Прости меня. Я ошибался.

 - Придурок, - буркнул Залмановиц, но это прозвучало неискренне. - Что ты утаил от меня? Что-то важное?

 - Биту.

 - Орудие убийства? - уточнила судья.

 - Да. Помните, в показаниях Рейн-Мари, она говорила, что не заметила биту, когда обнаружила тело?

 - Помню. Но бита оказалась там к приходу шефа-инспектора Лакост, - сказал Залмановиц.  - Вы свидетельствовали, что мадам Гамаш могла ошибиться.

 - Я соврал.

Он посмотрел на Рейн-Мари, та кивнула.

Морин Кориво пожалела, что не успела сбежать до этого момента в ванную комнату.  Было слишком поздно. Она услышала.

И, если уж на чистоту, в то время как эта конкретная ложь была новостью для нее, она знала, что весь процесс изобилует полуправдой и откровенной ложью.