Стенание

– Лично нет, но много о нем слышал. – Мой коллега вздохнул. – В своем письме Дирик сообщает, что его клиентка намерена поднять шум: якобы мы с вами и ее брат сговорились с экспертом, потому что все мы – еретики. Мало того, оказывается, эта вздорная женщина написала на вас жалобу в Линкольнс-Инн.

– Сегодня утром я как раз имел об этом беседу с нашим казначеем и пришел заверить вас, что тот считает жалобу полнейшей глупостью, каковой она и является. Но также хочу предупредить вас насчет Дирика: он настырен и не очень разборчив в средствах.

– Я подумал, что, может быть, Дирик просто-напросто надеется запугать меня и, вероятно, мастера Коттерстоука, чтобы прийти к соглашению между нашими клиентами. – Филипп покачал головой. – Хотя мы оба прекрасно знаем, что сие попросту невозможно.

– Казначей Роуленд велел мне держаться подальше от этого дела, особенно потому, что я должен участвовать в церемонии встречи французского адмирала в следующем месяце. Сами понимаете, роль мне в этом отводится мелкая и незначительная.

– Тогда я вам тем более благодарен, что зашли. Я вчера как раз обсуждал положение вещей с Эдвардом Коттерстоуком. Пытался смягчить его сердце, однако не преуспел. Напротив, он просто взбесился, узнав о последней выходке своей сестры. И сказал странную вещь: якобы на самый крайний случай у него есть нечто такое, что уничтожит Изабель.

– Что он имел в виду?

– Бог его знает. Коттерстоук выпалил это в злобе и отказался объяснять. Сказал лишь, что это не имеет отношения к данному делу, и быстро сменил тему.

– А Изабель как-то говорила, что ее брат совершил ужасные вещи. Может быть, из-за этого они так и ненавидят друг друга?

– Кто их разберет. – Коулсвин покачал головой.

– Помните старика-слугу, которого явно встревожило их поведение на экспертизе? Он по-прежнему присматривает за домом?

– Да. Но, мастер Шардлейк, вам лучше последовать совету вашего казначея и забыть про это дело.

– Я все равно не останусь в стороне, если в суде будут рассматривать обвинения, выдвинутые миссис Слэннинг.

– Но вы же не радикальный реформатор – вам нечего бояться.

– А вам? – напрямик спросил я.

Филипп не ответил, и я продолжил:

– Изабель Слэннинг постарается раздуть знатный скандал. А что, если она на суде через Дирика попросит вас поклясться, что месса преображает хлеб и вино в тело и кровь Христовы?

– Сомневаюсь, что суд такое позволит.

– А вдруг? Так что?

Коулсвин закусил губу:

– Не уверен, что смогу это сделать.

– Вот этого я и боялся, – тихо сказал я. – Прошу вас хорошенько все взвесить, Филипп. Это будет равносильно признанию в ереси. Подумайте, что станет не только с вами, но и с вашей женой и детьми. Со всеми, кто с вами связан. Даже со мной.

Лицо моего собеседника напряглось.

– Полагаете, я уже не размышлял об этом и не мучился? Да я постоянно молюсь, пытаясь понять, в чем заключается для меня промысел Божий!

Я посмотрел на его честное встревоженное лицо и понял, что Филипп Коулсвин, несмотря на все свои достоинства, может поставить под угрозу других, чтобы спасти – как он думает – свою душу. И тихо проговорил:

– Подумайте также, чем Божий промысел может обернуться для всех остальных.

Ни в тот день, ни на следующий никаких известий от Стайса не поступало. Вечером должен был состояться праздник по случаю дня рождения Джорджа. Погода переменилась, похолодало, и с запада набежали тучи. Дождь пошел бы на пользу урожаю, но я знал, что Тамазин планирует провести вечеринку в саду.

Я пришел в начале пятого. Было по-прежнему сухо, но небо помаленьку хмурилось. Маленький домик выглядел безукоризненно. Стол в гостиной был накрыт белой скатертью, на которой стояли сплюснутые с боков графины с пивом и вином. Вокруг были расставлены оловянные кружки, а в ухоженном садике установили другой стол – со сластями. Человек пятнадцать, мужчины и женщины, в основном за тридцать, все в лучших нарядах, стояли и оживленно разговаривали: это были соседи Бараков, а также клерки и стряпчие из Линкольнс-Инн с супругами. А вот из родственников совсем никого не было, поскольку отец Тамазин бросил ее еще в детстве, а мама умерла. Мне вспомнился рассказ Джека про недавнюю встречу с матерью на улице – сам он больше об этом не вспоминал. А затем я увидел Гая, который стоял несколько в стороне с кружкой пива.

Барак и Джейн Маррис ждали еще гостей, разнося туда-сюда графины и следя, чтобы кружки оставались полными. Хозяин дома явно чувствовал себя немного неловко в такой непривычной роли. Тамазин держала на руках Джорджа, в белой рубашечке и чепчике, показывая именинника гостям, чтобы те подходили и восхищались им. Николас тоже был здесь, в самом ярком и красивом камзоле, привлекая внимание гостей поблекшими синяками. Миссис Барак надела свое лучшее платье из желтого шелка. Я налил себе кружку пива и отошел в сторонку. Тамазин улыбнулась мне и протянула руку.

– Мастер Шардлейк, – чопорно обратилась она ко мне, – спасибо, что пришли. Друзья мои, – произнесла она с гордостью, – это начальник моего мужа, сержант королевского суда!