Стенание

Прошло семь дней… Июль сменился августом, два дня подряд лил дождь, а потом снова вернулась жара, и первая неделя нового месяца не принесла никаких новостей из Уайтхолла. Каждый день я боялся услышать, что заключены какие-то новые соглашения с папой римским, а королева с ее соратниками-радикалами арестованы. Однако я заставлял себя заниматься рутинными делами. Синяки у Николаса почти прошли: он казался слегка обеспокоенным, но тем не менее настроился на работу. С радостным предвкушением мой ученик говорил о грядущем празднестве в честь прибытия французского адмирала, – по-видимому, в Тауэр привезли дополнительные пушки для грандиозного салюта, который должны были дать при появлении д’Аннебо. Я сказал Овертону, что буду участвовать в церемонии, и он искренне мне позавидовал, хотя сам я с радостью уклонился бы от такой чести. Тем временем рука у Барака полностью зажила, и я чувствовал, что он не жалеет о возвращении к нормальной жизни.

Дома я присматривал за Броккетом, но тот не сделал ни единого неверного шага, и Джозефине было не о чем донести мне. Мартин и Агнесса как будто оживились, и я подумал, уж не получили ли они хорошие новости от сына, но спрашивать не стал. Джозефина тоже казалась счастливой: она регулярно встречалась со своим молодым человеком и приобрела новую уверенность в себе. Порой я даже слышал, как она напевает рядом с домом. Я улыбался: было приятно сознавать, что я помог этой девушке, дав ей не только кров, но и будущее. Правда, Тимоти словно бы избегал разговаривать со мной, возможно опасаясь, что я снова подниму вопрос о том, чтобы отдать его в подмастерья.

Я подготовил пышный наряд к визиту адмирала, купил новый черный камзол и рубашку с замысловатой вышивкой на манжетах и воротнике, однако не стал тратиться на золотую цепь: мой кошелек и так пострадал от непомерных налогов на военные нужды.

Пятого августа пришло письмо от Хью. По большей части в нем содержались лишь обычные новости о том, как он работал и развлекался в Антверпене. Впрочем, Кертис упомянул, что недавно из Англии прибыл маленький грузовой корабль и на причал пришел известный нам англичанин, чтобы лично поприветствовать судовладельца, одного местного купца. Я сверил даты, – несомненно, этим судном был «Антверпен» с Вандерстайном на борту, а англичанином – Джон Бойл. Значит, он уже получил записки Энн Аскью, чтобы напечатать их. Что ж, тем хуже для Рича.

Шестого числа, в пятницу, я поднялся по Канцлер-лейн и перешел дорогу. Все утро я был занят бумажной работой – наконец-то почти наверстал потерянное в связи с поисками рукописи время – и после одинокого обеда в трапезной, пустынной по причине летних каникул, решил подышать воздухом. В связи с предстоящей судебной сессией у меня был один иск, касающийся границ неких земельных владений в Глостершире; а у барристера, представлявшего противную сторону, члена Грейс-Инн, имелась подробная цветная карта, которая просто незаменима в подобного рода делах. Ее следовало скопировать. Обычно такую работу делают клерки, но ни Барак, ни Николас не имели особых способностей к черчению, в отличие от меня. Потому я решил сделать все сам, поскольку получал от этого занятия удовольствие.

Подумав о предстоящем визите в Грейс-Инн, я невольно вспомнил о Филиппе Коулсвине, которого не видел с тех пор, как предупредил его о жалобе Изабель (надо сказать, об этой жалобе казначей Роуленд больше не упоминал). Я прошел короткое расстояние до своего дома, чтобы взять Бытия, понимая, что ему тоже нужно прогуляться. В конюшне с ним был юный Тимоти, который что-то читал, а при моем появлении спрятал книгу под рубашку, густо покраснев, – наверняка это было что-нибудь непристойное.

«Какие чудеса печатное слово принесло миру!» – сардонически подумал я, велев мальчику седлать коня.

Я мирно ехал по переулкам между живыми изгородями с жужжащими пчелами, глядя на тучный, лоснящийся скот на полях. Это был один из тех жарких августовских дней, когда от зноя сельская местность почти полностью погружается в сон: коровы и овцы лениво пасутся, а воздух над пыльной дорогой слегка дрожит. Чуть раньше, укладывая в сумку бутылочки с разноцветными чернилами, которые могли понадобиться при копировании карты, я вспомнил былые времена, когда занимался живописью. Почему я позволил этому благородному занятию уйти из моей жизни?

Я оставил Бытия привратнику у ворот Грейс-Инн и пересек центральную площадь. Деревья стояли все в пыли. Я все еще думал о своих занятиях живописью, когда, свернув за угол, буквально наткнулся на двоих людей, которых меньше всего хотел видеть: Винсента Дирика, в адвокатской мантии и шапке, с красивым орлиным лицом, чуть раскрасневшимся на солнце, и Изабель Слэннинг, в темно-синем летнем платье и чепце, с кислым, как всегда, выражением на худом суровом лице. Дирик хмурился, и я подумал, что, как ни опытен он был в общении с трудными клиентами, однако, похоже, Изабель доконала и его.

От неожиданности мы отшатнулись друг от друга и какое-то время стояли молча. Потом я снял сержантскую шапочку и отвесил поклон: