Стенание

Оседлав Бытия, я доехал до Смитфилдской площади. Я не был здесь со дня сожжения Энн Аскью, а с тех пор уже прошло три недели. Мне вспомнилось, как я тогда заметил, что остатки монастырского участка обители Святого Варфоломея заслонили новые дома, которые выстроил Рич. Я знал, что пожертвования, на которые в дни монастыря существовала прилегающая к нему больница, после его роспуска перешли к королю, и слышал, что теперь больница функционирует только за счет благотворительности, но не знал, что одним из благотворителей является Гай.

На Смитфилдской площади был базарный день, и повсюду установили загоны для скота, а мальчишки с метлами убирали с открытых мест навоз. В дверях таверн, наслаждаясь вечерним ветерком, стояли фермеры и торговцы. Вокруг толпились оборванные дети: они всегда собирались на рынке, стараясь заработать пенни там и сям. Меньше месяца тому назад прямо здесь я стал свидетелем ужасного зрелища. Человек более впечатлительный мог бы подумать, что с тех пор тут остается что-то вроде эха страшного события – отблески огня в воздухе, призраки погибших, отголоски предсмертных криков… Но, конечно, ничего такого не было и в помине.

Я никогда не был в этой больнице, которая выходила непосредственно на Смитфилдскую площадь. Привязав Бытия к коновязи и заплатив пенни босоногому мальчишке, чтобы тот присмотрел за ним, я вошел внутрь. Большое старое здание порядком обветшало, краска и штукатурка облупились – прошло семь месяцев после упразднения монастырских больниц. Я спросил у какого-то парня, потерявшего ногу до колена и привыкающего ходить на костылях, где можно найти доктора Малтона. Он отправил меня в главную палату – просторное помещение, где двумя длинными рядами стояло около двадцати коек с больными. Я прошел в дальний конец палаты; там Гай в своем одеянии медика осматривал очередную пациентку. Рядом стоял его ассистент, полный добродушный старик Фрэнсис Сибрант.

Они заметили меня. На койке лежала девушка-подросток, которая жалобно хныкала, пока Гай перевязывал ей икру, а Фрэнсис осторожно держал больную за ногу, к которой уже были примотаны две деревянные шины.

– Спасибо, что пришел, Мэтью, – спокойно проговорил мой друг. – Я сейчас освобожусь.

Я смотрел, как он заканчивает перевязку. Сибрант медленно положил ногу девушки на кровать, и Гай тихо сказал ей:

– Вот и все, теперь не двигай ею.

– Очень болит, сэр, – пожаловалась пациентка.

– Я знаю, Сьюзен, но чтобы кость срослась, нужно держать ее неподвижной. Я снова приду завтра.

– Спасибо, сэр. Можно мне взять четки, чтобы скоротать время? – спросила девушка и резко замолчала, с опаской взглянув на меня.

– Тебе принесет их мастер Фрэнсис, – ответил Гай и повернулся к своему ассистенту. – Потом дай ей еще выпить того снадобья, что я прописал. Это облегчит боль.

– Хорошо, доктор Малтон.

Затем врач отошел в сторону.

– Спасибо, что пришел, Мэтью, – повторил он. – Я поместил того человека, о котором писал, в отдельную палату.

Мы с ним вместе прошли через главную палату.

– А что с той девочкой? – поинтересовался я.

– Она за гроши помогает на скотном рынке. Напуганная корова прижала бедняжку к ограде и сломала ей ногу.

– Это заживет?

– Надеюсь, если она будет соблюдать осторожность. Кость не прорвала кожу, так что ничего страшного. Пожалуйста, забудь ее слова про четки. Некоторые думают, что в этой больнице и сейчас попахивает прежней религией. Кстати, Фрэнсис когда-то был здесь монахом и по-прежнему помогает из христианского милосердия.

Я удивленно посмотрел на Гая. Ну и дела! С другой стороны, почему бы его ассистенту и не оказаться бывшим монахом? Теперь их в Англии тысячи. Нахмурившись, я ответил:

– Ты же знаешь, что я никогда никому не сказал бы про четки. Тем более что она совсем еще ребенок.

– Не вредно лишний раз напомнить тебе, что нынче не только радикалы должны соблюдать осторожность в своих словах и поступках.

– Я никогда об этом не забываю.

Малтон бросил на меня жесткий взгляд:

– А что касается меня, то я не обращаю внимания на пациентов, слова которых звучат нечестиво и слишком радикально. Как ты сейчас сам убедишься.

Я глубоко вздохнул. Нынче мой друг был настроен решительно.

Гай отвел меня в боковую палату. Как и главная, она была обставлена очень бедно – маленькая комнатушка с крохотным окошком и единственной выдвижной кроватью под старым тонким одеялом да табуретом рядом с ней. Окно было открыто, чтобы пропускать воздух, и в палате были чуть слышны голоса, доносившиеся со Смитфилдской площади.

Я сразу узнал лежавшего на кровати человека – это был Джеймс Маккендрик, которого я в последний раз видел, когда он сбежал от нас в порту. Тогда этот физически крепкий человек показал себя грозным бойцом, но теперь он выглядел совершенно иначе. Его квадратное, белое как бумага лицо заливал пот, а щеки ввалились. Он беспокойно метался на скрипучей койке, и его губы шевелились в бреду. Гай закрыл дверь и тихо сказал: