Стенание

Мы миновали худую, в лохмотьях старуху, переходившую от дома к дому с криком: «Что-нибудь с кухни, девушки!» Это была одна из тех женщин, что собирают кухонный мусор, дабы продать его за несколько пенсов на компост для огородов в пригородах Лондона. Она была слишком стара для такой тяжелой и грязной работы. Когда я посмотрел в ее чумазое морщинистое лицо, мне вспомнился рассказ Барака о том, как он встретил на улице свою мать, но прошел мимо. Семейные ссоры – страшная вещь.

Мы проехали через Большой акведук в Истчипе, где служанки и хозяйки выстроились с ведрами, чтобы набрать воды. Несколько нищих, что всегда осаждают очередь, оставили женщин и бросились к нам – один подскочил прямо к самому носу лошади Филиппа, отчего та шарахнулась в сторону.

– Осторожнее, приятель! – крикнул мой спутник, стараясь усмирить лошадь. – А то она тебя лягнет!

Когда мы двинулись дальше, он сказал мне:

– Боже, как от него воняет! Почему он не может помыться, вечно шатаясь у акведука?

– Трудно оставаться чистым, попрошайничая летом, – заметил я.

Коулсвин медленно кивнул:

– Вы правы, упрекая меня. Мы должны проявлять милосердие к тем, кому не повезло. Это по-христиански.

– Конечно. Но не давать же им власть над государством, – добавил я с иронией, – как того хотели бы анабаптисты.

Похоже, Филиппа это задело.

– Вы же знаете: я не одобряю подобную ересь, – вздохнул он. – Это характерно для папистов – обвинять реформаторов в анабаптизме, но меня удивляет, что вы повторяете этот вздор.

– Я вовсе не хотел вас обидеть. Прошу прощения.

– Анабаптисты не относятся к избранным, – сурово продолжал мой коллега.

– Вы верите, что люди делятся на избранных и проклятых? – серьезно спросил я.

– Да, – решительно ответил Коулсвин. – Некоторым Бог предопределил спасение, а другие, не имеющие веры, обречены вечно гореть в аду. Почитайте апостола Павла.

– Мне всегда казалось, что это слишком суровая доктрина.

– Справедливость Божья может быть за пределами нашего понимания, но она неколебима. – Филипп серьезно посмотрел на меня. – Обретение веры, Мэтью, сулит человеку место на небесах.

– И показывает на земле путь к праведной жизни – например, попытаться узнать, не убийца ли твой клиент.

Мой собеседник пристально посмотрел на меня:

– У нас обоих есть подобная возможность.

Я согласно кивнул:

– Да. Так что давайте выясним это.

Здесь ничего не изменилось со дня проведения экспертизы. Этим знойным утром ставни были закрыты, внутри дома стояла тишина, а конюшня позади него снова пустовала и казалась заброшенной. Было трудно поверить, что мы находимся в центре огромного города. Старая миссис Коттерстоук, подумал я, прожила здесь более пятидесяти лет. Мы привязали лошадей, а когда вышли на солнцепек, Филипп, снова превратившись в практикующего адвоката, заметил:

– Им надо было уже давно продать этот дом. Деньги все больше обесцениваются. А тут этот невесть насколько затянувшийся спор.

Мы прошли через двор конюшни и, выйдя через арку на улицу, постучались. Внутри дома послышались шаркающие шаги, и старик Воуэлл отворил дверь. Его слезящиеся глаза удивленно расширились при виде нас обоих, облаченных в мантии, и он быстро поклонился:

– Джентльмены, я не знал, что вы придете. У меня нет на этот счет никаких указаний. Должна состояться повторная экспертиза?

Из слов Воуэлла я заключил, что он еще не знает, что я больше не представляю интересы Изабель. Филипп дружелюбно ответил:

– Нет, любезнейший, но у нас есть несколько вопросов, ответы на которые могли бы помочь нам в этом деле.

Патрик Воуэлл растерянно покачал головой:

– Не знаю, чем я могу помочь. Я много лет служил покойной миссис Коттерстоук, но мне ничего не известно о ее делах. Мой долг – лишь держать дом в сохранности.

– Нам очень хочется выяснить, нельзя ли решить спор по-хорошему, без обращения в суд, – сказал я.

– Боюсь, что на это мало шансов, – печально ответил слуга. – Однако заходите, джентльмены.

Он провел нас в гостиную. Я заметил, что незаконченное вышивание по-прежнему лежит на кресле напротив стенной росписи, и задумался, изменилось ли здесь хоть что-нибудь после смерти хозяйки.

– Прекрасная картина, – произнес я, посмотрев на фреску. – Вы были здесь, когда ее писали?

– Да, сэр. Я тогда был еще почти мальчишкой, но, помню, подумал, что все члены семейства на ней как живые. Моя покойная госпожа, ее первый муж и двое маленьких детей – все точно такие, какими были в те счастливые времена. Теперь грустно смотреть на запечатленную здесь идиллию: госпожа умерла, а дети друг с другом на ножах… – Патрик настороженно посмотрел на нас.

– Я слышал, как умер их отчим, – сказал Филипп. – Печальная история.

Он вкратце изложил рассказ старого барристера, и, пока он говорил, старый слуга все больше горбился, и на глазах его выступили слезы. Под конец старик спросил:

– Можно мне сесть, джентльмены?

– Разумеется, – ответил Филипп.

Воуэлл опустился на табурет.