Степени (СИ)

Маленькая звезда сияла, не перекрытая ни единым пятном.

Самый главный человек в жизни Нейтана стоял перед ним и – после всего сегодняшнего кошмара – полностью доверившись, позволял делать с собой всё, что угодно. И уводил уже за совсем иную грань сумасшествия, безопасную для жизни, но чреватую… очень чреватую… её кардинальными изменениями.

Тем, как водил головой из стороны в сторону, стараясь попадать навстречу движениям пальцев и дыша на них. Как неуловимо, не перехватывая инициативу, умудрялся задавать ритм – неспешный, тягучий; не стопоря, но и не форсируя, впитывая в себя каждый миг. Как осоловело смотрел; как – очевидно потрясённый собственным бесстрашием – решившись, жарко провёл ладонью по щеке Нейтана, успев коснуться его ресниц и обвести сплетение белых шрамов. Как смешно косился и тяжело дышал.

Как не вытерпел, доведённый пристальным пожирающим взглядом и невесомыми касаниями, и закрыл глаза, и стиснул губы; и, шумно дыша, совсем не по-детски притягивая к себе Нейтана, потянулся к нему за новым утолением, мстительно-благодарно прикусывая за нижнюю губу.

Нейтан провёл рукой по его спине, широко и мягко, ответно вдавливая в себя, и вдыхая в себя его судорожный выдох.

Снова чувствуя намертво застрявший в груди – накопленный за всю жизнь – солёный ком.

Превозмогая горечь, он перехватил брата, но на этот раз не так, будто решил сломать ему рёбра и впечатать в себя, а так, словно собирался облечь его в защитный согревающий кокон. Обвивая обеими руками, через всю голую спину, наискосок, бережно и крепко. Честно признаваясь самому себе, что укутывая его так – он укутывает и себя.

Мысленно молясь о них обоих.

…Господи… если ты дал это… и если ты дашь сил это принять… то дай сил ещё и поверить.

====== 113 ======

Поверить было сложнее всего.

Их обоих спасало именно то, что им никуда не нужно было торопиться.

Что в первые минуты они оба не соображали вообще ничего, и самые первые шаги перехода на другой уровень были пройдены без контроля сознания, в абсолютной слепоте, на одних инстинктах.

Что потом им была дана вечность на то, чтобы осознать – они могут целоваться, не формально, по-настоящему, дурея от каждого воплощённого микро-желания того, что они могут делать, соприкасаясь губами – залечивая ли слюной укусы, толкаясь ли в рот языком – и ничего с этой вечностью не случится. Что земля не расколется, и ничего не взорвётся, и никто не умрёт; что если кто-то и потребует с них компенсацию или расплату за это наслаждение, то только они сами. Что это не просто наслаждение. Это нечто, без чего они – по собственной ли вине, или по воле судьбы или обстоятельств – именно сейчас не могли больше продолжать ничего делать.

Вообще ничего.

Потому что за минуту-полчаса-час до этого – когда телефоны разрывались от неотвеченных звонков – они даже дышать нормально не могли.

А теперь… они даже не сказали бы, могут они дышать или нет, они добрались до самого мощного из тех, что когда-либо имели, источника жизни, и даже дыхание стало для них не необходимостью насыщать организм кислородом, а ещё одной из возможностей общения и обмена.

Ведь дыханием так замечательно можно было «коснуться».

Им можно было что-то сообщить. Его можно было прочесть и впитать.

Его можно было сплести в один ритм, им можно было всё смягчить.

Сначала, не торопясь, подчинить его себе, выровнять, войти в свой темп – а потом подчиниться ему самим, уплыть в самый шторм бесстрашно и безоглядно, как на воздушной подушке. Уже зная, что рано или поздно волны захлестнут их, но имея возможность привыкнуть, полностью созреть к их появлению.

И хоть немножечко поверить.

Что это правда.

Это – с ними.

Это – несмотря ни на что.

И они не тонут. Они плывут. Они дышат.

Вместе.

И мироздание, кажется, не возражает…

И они привыкали.

И ни один из вдохов не делали раньше, чем были к нему готовы. Не совершали ни одно из движений, если на то не возникала острая необходимость, предполагающая только один вариант сиюминутного развития событий.

У них всё происходило, как в первый раз.

Не только между ними, а вообще.

То, что было обыденностью с другими – сейчас сопровождалось самым кристальным изумлением.

Они были как девственники, только без обременения в виде полагающихся для первого раза неловкости и комплексов.

Было, например, настоящим откровением выяснить, что можно целовать не только губы.

Не беспорядочно тычась, и не стирая щетинами друг другу кожу, а по-настоящему.

И по-разному.

Добираясь до шеи, влажно и с тайным ликованием спускаясь до ключиц; или в порыве нежности посасывая мочки ушей; или плотоядно прикусывая подбородки. Или… Или… Нейтан первый, Питер следом, даря и тому возможность испытать, сколько наслаждения доставляет стоять, пошатываясь, откинув назад голову и подставляясь под эту стихийную ненасытность.

Обнаруживая, насколько насыщеннее становится при этом запах заласканной кожи – и, подчиняясь новой волне возбуждения, возвращаясь по проторенному пути назад.

Накатами, то атакуя рты друг друга, увеличивая интенсивность – то замедляясь, утешая и зализывая истерзанные губы.

Так невозможно.