Степени (СИ)

Так – уже вечность как – недвусмысленно.

Руки давно жили собственной жизнью.

У Нейтана – полностью подчинённые рефлексам, у Питера – наитию.

Первый задавал темп, второй – ритм.

У них складывалась просто идеальная система.

Хотя Питер по-настоящему испугался, когда Нейтан с усилием, будто переступая через порог, отодвинулся от него.

Пока не понял, что тот утягивает его в сторону спальни и кровати. Той самой кровати, в которой ни тот ни другой, по очереди оставаясь здесь в одиночестве, уже давно не могли спокойно спать, одолеваемые тоской и выматывающими мыслями друг о друге.

Кровати, уже давно ставшей общей, но не разу ещё не разделённой ими одновременно.

Теперь это тоже казалось недоразумением.

Теперь… на фоне творящейся неизбежности…

- Всё хорошо… – горячим и несколько заплетающимся шёпотом уверил Питер, когда Нейтан вдруг притормозил на полпути, затаивая дыхание и преткновением становясь на пути несущих их волн.

Но тот только тяжело и принуждённо повёл головой и поднял на него взгляд, полный жгучей смеси несанкционированного отчаянья и не собирающейся отступать страсти. Взгляд мятежный и очень далёкий от фразы «всё хорошо». Выводящий Питера из режима только лишь «следования», и автоматически переводя его на режим ответственности.

Как это уже бывало.

В этот последний год…

Когда оказалось, что не всегда старший должен быть самым сильным.

Даже если сам Нейтан так не считал.

Хотя… боже… это ведь было совсем не сложно, это было даже легко и так трогательно – перенимать у него бразды правления ситуацией. Ни на секунду не умаляя его силы, проводить его там, где в одиночку он был слеп, поддерживать там, где не держали ноги.

Питер любил эти редкие моменты, но не любил то, что их вызывало.

Эмпатия, до этого момента пребывающая в глубоком шоке, пробужденная острой, действительно важной необходимостью, снова чуть не отправилась в перезагрузку, попав между жерновами слишком противоречивых чувств. И своих – и чувств Нейтана.

Питер поднял руку и, нарочно стараясь быть не слишком нежным, провёл ею от макушки до лица брата, зарываясь по пути в волосы, оглаживая все линии и черты, и, вернув к себе его потерявшийся было взгляд, встретил не терпящим умолчания немым вопросом.

С трудом балансируя между состояниями ступора и взрыва, Нейтан медленно, будто нехотя добрался до поработившей его руки. Переплёлся пальцами и, поцеловав ладонь, повернул к Питеру повреждённым местом.

- Ты не умеешь исцеляться, – пояснил он таким тоном, будто сообщал о дате скорой смерти. Как будто сам факт неумения регенерировать автоматически укорачивал жизнь брата до трагического минимума.

- Угу, – чувствуя, как отпускает нагрянувший было страх, вежливо промычал тот. Не зная, радоваться или снова плакать из-за причин, приведших Нейтана в столь печальное и несвоевременное состояние. Тот стоял такой взволнованный, такой терзаемый виной, страхом, а ещё – всё смягчающей нежностью и отказывающимся сдаваться вожделением.

О, его замечательный старший брат. Блюститель самим же придумываемых правил. Поборник идеалов.

Умеющий защищать правду, но не всегда умеющий её видеть.

С принципами, но без наития.

Готовый рискнуть планетой ради ничем не гарантированной защиты жизни брата.

Чувственный, но не чувствительный.

С опытным и горячим (боже…) телом, и наивным пугливым сердцем.

Прославленный любовник, боящийся любить.

Прислонившись к оказавшемуся за спиной косяку и обхватив Нейтана за талию, Питер потянул его на себя, как будто заранее зная, что тот не сможет на это не отреагировать и непременно захочет вдавить его в, пусть и вертикальную, но всё же поверхность.

- Ты тоже… – раздался его голос, с трудом проникая в сознание брата сквозь пелену охватившего того нового помутнения, – тоже не умеешь…

Это должно быть что-то важное – то, что этот голос говорил, но Нейтану было очень сложно разделить необходимость вникать в смысл этих слов – и необходимость продолжать вдавливать Пита в стену.

Столь неожиданно свалившийся страх на фоне горячего возбуждения казался особенно ледяным. Сковывающим. Заставляющим до скрежета сжимать зубы.

Он тоже не умеет исцеляться – с трудом выудил из хаоса мыслей Нейтан посыл брата.

И это что-то значит.

Тот что-то пытается этим объяснить.

Тому должно было быть больно. Если не там, где в него вминались чужие бёдра, колени, грудь и руки, то там, где вдоль позвоночника в спину впивалось деревянное ребро дверного проёма.

Он тоже не умеет исцеляться – продолжало биться в мыслях Нейтана – и это ставит их обоих на одну ступень на шкале безопасности.

Сам он, ошарашенный контрастом льда и жара, практически не ощущал физической боли. Она ему не мешала, наоборот, с ней было легче. Она была понятнее и подконтрольнее. И, даже с закрытыми глазами, помогала лучше чувствовать Питера – живого, здорового, не собирающегося умирать и, кажется, имеющего на эту жизнь множество планов.

Одна степень риска. Одинаковые причины для страха.

Да разве может быть у них что-то одинаковое?...