Степени (СИ)

Нейтан вздрогнул, когда его стиснутых губ коснулась волна дыхания, а за ней, сразу же – предваряя новый цикл жизнетворного сумасшествия – тёплый и влажный язык.

Одинаковые возможности жить…

Он так и не понял ничего связного, но ощущение неотвратимой, уникальной беды отступило, не избавив полностью от беспокойства, но переведя его в другую плоскость – туда, где всё имело совершенно определённое решение. Решение, кажется, одинаковое для них обоих.

И, что было сейчас особенно актуально – решение, не требующее немедленной реализации. Способное подождать.

Напряжение постепенно оставило его, губы расслабились и впустили напористого завоевателя, столь же наивного, сколь и решительного.

Отпустив последние мысли о страхе восвояси, и снова полностью погружаясь в ощущения, Нейтан оторвал Питера от стены и, преодолев последние несколько шагов до кровати, рухнул на неё вместе с ним.

* *

Мир вокруг кружился так, будто, коснувшись покрывала, они продолжили падать дальше.

Тело Нейтана, распалённое сладостной властью над прижатым к стене извивающимся «противником», и лишённое этой власти на те несколько секунд, что потребовались им для того, чтобы добраться до кровати, потребовало всё это счастье обратно.

Истратив весь свой самоконтроль на то, чтобы аккуратно уложить Питера на спину, Нейтан сдался на волю своим уже смешавшимся с умениями инстинктам, и, навалившись сверху, впечатал его в кровать.

Закрывая собой от всего остального мира. Защищая собой. Укрывая. Наверное, всё-таки за что-то наказывая. И одаривая. И клеймя. Зубами, губами, руками, всем собой. Почти не удерживая собственного веса, всей тяжестью заявляя о себе.

Питер был просто сметён этим.

Можно лишить духа, ударив в солнечное сплетение, или сознания – ударив по голове. Но он не знал, что нужно было сделать, и куда ударить, чтобы произошло то, что происходило сейчас с ним.

Всё, чем он сейчас мог управлять – была эмпатия.

Всё остальное, его дух, его сознание, его тело – жило вне его, своей собственной жизнью, если и подчиняясь кому-то, то не ему, а Нейтану.

Как будто это не он выгибался, словно ему было мало тяжести придавившего его тела, и непременно хотелось ещё усилить сплавляющее их напряжение. И не он, согнув немного ногу, добавляя им новых точек соприкосновения, вызывал у Нейтана спазм всех мышц и чуть ли не остановку сердца. И не его соски, истёртые трущейся о них рубашечной тканью, пульсировали блаженной болью. И не в его живот впивалась металлическая пряжка ремня. И горел под отправившейся гулять по его телу рукой тоже не он.

Он ничего не делал. Он только чувствовал.

Себя.

И его. Его – даже сильнее. Насыщеннее. Острее.

Не так, будто он сам себя вжимал в кровать.

А так, будто он одновременно чувствовал и свою и его разливающуюся по телу сладостную тяжесть. Так, будто они обменялись сердцами, и он сам едва не плачет от непривычной для себя сдержанной надрывности – и может только надеяться, что Нейтан оказался готов к той прорве чувств, что населяли сердце его безтормозного младшего брата.

Он чувствовал его.

Впиваясь пальцами то в его волосы, то в рубашку, то в покрывало. Откинув голову назад, цепляясь взглядом за блики на потолке, и задыхаясь – чувствовал.

Так знакомо и так ново.

Раньше, чем Нейтан догадывался скользнуть губами ниже ключиц – чувствуя его озарение.

Заражаясь его шальным азартом прежде, чем тот решался пробраться ладонью ниже пояса шорт.

По предвкушению предугадывая действия.

Постепенно замечая, что исступление Нейтана отзывается пронизывающими иглами в его собственном животе, а приступы нежности – томительной слабостью во всём теле.

Брошенные на время губы пересыхали быстрее, чем он успевал их облизывать.

Глаза уже давно блестели не от слёз.

Он полыхал от действий и заливающих его эмоций Нейтана.

Впитывал в себя его холодное безумие и доводил его до кипения.

Он знал, что не услышит от брата – по крайней мере, сегодня – ни слишком громких стонов, ни умолений. И он не ждал. Позволял ему за двоих ласкать, а себе – за двоих быть откровенным. Зная, что они оба наслаждаются и тем и другим. Со всей простотой принимая то, о чём раньше ему не хватало наглости даже думать.

* *

У Нейтана пульсировало всё.

Мысли, сердце, член, подушечки пальцев, губы, даже, кажется, само пространство вокруг него пульсировало, то разрастаясь, то коллапсируя.

Он уже давно перестал вдавливать Питера в кровать, обнаружив – тоже, как впервые, будто издеваясь над всем своим прошлым опытом – что небольшое, горячее и пропитанное испариной расстояние между телами открывает множество новых, незнакомых до сих пор возможностей. Фантастических и сумасшедших.

Его снедало смутное подозрение, что он не в полной мере контролирует свои действия, не зная, то ли радоваться этому обстоятельству, позволяющему не испытывать неловкости первого раза с Питером, первого раза с мужчиной, в конце концов; то ли переживать, боясь натворить что-нибудь не то.