Стежки, дороги, простор

Я не скучаю, сидя долго-долго над неподвижным поплавком с пустой головою и легким сердцем. Набираюсь духу земного, который пригодится и вообще, и для того, над чем недавно начал работать. А все же и в этом состоянии очень хочется, так хочется, что даже верится — вот-вот он жахнет в дно, мой поплавок, и придет большое серебристое счастье!.. Впрочем, так мы и верим — не только в рыбину — всю жизнь!..

На закате солнца, пасмурном и теплом, против течения в нашу сторону от крутого светлопесчаного берега на повороте поплыл бобер. Быстро ведя черною головой треугольник зыбкого следа.

Над обрывом, у ядреного, низкого дуба, встал над удочками наш дедок. Далековато, но так, что голос его слышен:

— Гляди, рабята, бобер!

Если бы рыба брала, старый рыбак не нарушил бы, наверно, нужной тишины. А может, и тогда нарушил бы? Потому что в голосе его слышна чуть ли не мальчишеская радость.

И мы залюбовались. Будто бы вот и пришла она, частичка того, такого долгожданного счастья.

Когда наш необычный гость бобер поравнялся с нами, то ли молодцевато, то ли шаловливо ведя над водой, в самом клювике треугольника, мокро-блестящий лбище и открытые чуткие ноздри, я зацокал ему языком. И он нырнул, подбросив зад, даже плеснул по воде вальком жирного хвоста. Исчез под зеркальной растревоженной гладью. А потом вынырнул — снова около деда. И дедок наш снова закричал.

Солнце стояло рядом с дубом, над дедом и ольшаником. Багровое и плоское — огромный, радостный, щемяще грустный круг, которому очень уж не по душе опускаться в хмурую, сырую ночь.

1969

ТЕТУШКА

— Дети, как нам проехать на Тихий Бор?

Парочка деревенских второклассников. Мальчик так себе, в серой потертой прошлогодней форме без шапки. Рыжеватенький да загорелый. А девочка — ну хозяйка! Платочек «под бородку», свитер чистенький, юбочка, чулочки, туфельки, полный портфель — на загляденье. Простодушно-умные глаза. И степенность, солидность — прямо совсем как у мамы.

— Вам надо было вон где, там повернуть, около дубов. Влево... Нет, оттуда едучи — вправо! По той дороге.

— А вы откуда?

— Мы из Вишняков.

— Далеко это?

— Не-е, не очень.

Мальчик молчит, как молчаливый или затурканный примак, а говорит «сама». И ручкой показывает в ту сторону, где мне даже и с высоты моего роста деревни за пригорком не видать. Расставаться не хочется, и я спрашиваю, будто прошу:

— А может, вы проводили бы нас?

Молчание. Колеблется. Оно и на «Москвиче» прокатиться хорошо, а все ж... И говорит наконец не то по-взрослому озабоченно, не то по-детски, чуть не вздыхая:

— Далековато...

Теперь уже молчание с нашей стороны. Мы — один на дороге, а двое из машины — просто любуемся.

— Ну, так бывайте, дети, здоровы.

Утешенные этой встречей, говорим о ней, а вскоре, отъехав немного, замечаем, что Вишняки — совсем за пригорочком. А крюк на Тихий Бор, как вскоре оказалось, километров около трех.

И правда, «тетушка», далековато.

1969

ХОРОШО НЕ СТАРЕТЬ

Старик заканчивает свой восьмой десяток. Не какой-нибудь тяжкий, немощный, занудный дед, а коренастый, подвижной, веселый и по-народному мудрый дедок. Только недавно он отпустил себе длинные усы и бороду, желтовато-седые, настолько «благочестивые», что к ним совсем уж потешно не идет старая ширпотребовская кепочка с маленьким козырьком. Впрочем, кепочка свое делает: под ней очень надежно спрятан нимб его немного сектантского благородства, солидности, и остается человек, который много искал, не раз ошибался, много читал самых серьезных книг, многое умел делать золотыми руками, сделал людям немало добрая — и «во спасение души», и просто по доброте ее, этой души, все еще беспокойной, неутомимой.

И мне он помог за тридцать лет, можно сказать, немало. Кроме всего еще и своим чувством веселого, острого слова. Того, что из самых народных глубин, из той целительной свежести, которая пахнет и первой бороздой, и развороченным навозом, и бело-розовой нежностью яблоневого цвета, и острой полынью обмежков.

Как-то он опять заходил ко мне и опять оставил на память, на добрый смех смачное, емкое слово.

— Вставай — кони в овсе!..— Так мы когда-то в шутку будили один другого в ночном. Чем не призыв к труду, к бдительности? А немного позже, прощаясь: — Будь, Иване, здоров. Ищи, трудись, а коней в овес — не надо.

Поиски истины, которые волновали его с далекой ранней молодости, всегда проходили где-то между Толстым и Лениным. В 1919-м тридцатилетний железнодорожный техник, вегетарианец и абстинент, он был в родном городке членом ревкома. Заведовал земельным отделом. Четыре попа во главе с благочинным — приход был богатый — в жатву обратились в ревком с прошением выделить панского жита и им. Завземотделом выделил им на четыре семьи две десятины, наложив на прошении такую резолюцию: «Согласно словам апостола Павла «не работающий да не ест» — жито убрать самим».