Stigmata

И весь я строже и печальней.

и внемлет сердце, не дыша,

как со звездою самой дальней

твоя беседует душа.

ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ

Она умерла оттого, что закат был безумно красив,

что мертвый пожар опрокинул в себе неподвижный залив,

и был так причудливо-странен вечерних огней перелив.

Как крылья у тонущей чайки, два белых, два хрупких весла

закатом зажженная влага все дальше несла и несла,

ладьей окрыленной, к закату покорно душа поплыла.

И бабочкой белой порхнула, сгорая в воздушном огне,

и детства забытого радость пригрезилась ей в полусне,

И Ангел знакомый пронесся и вновь утонул в вышине.

И долго смотрела, как в небе горела высокая даль.

и стало ей весел уплывших так странно и жаль и не жаль,

и счастье ей сердце томило, ей сердце ласкала печаль.

В закате душа потонула, но взор преклонила к волне,

как пепел, ее отраженье застыло, заснуло на дне,

и, тихо ему улыбнувшись, сгорела в воздушном огне.

И плыли все дальше, качаясь, два белых, два хрупких весла,

и розовый пепел, бледнея, в кошницу Заря собрала,

закат был красив, и безбольно она, все простив, умерла...

Не плачь! Пусть слеза не встревожит зеркальную

     цельность стекла!..

ПРЯХА

(Баллада)

Она с рожденья пряла,

так свыше суждено,

и пело и плясало

ее веретено.

  Вот солнце засияло

  к ней в узкое окно,

  и пело и плясало

  ее веретено.

Прядет, прядет без срока,

хоть золотую нить

с лучом звезды далекой

рука могла бы свить.

  Но пробил час, вот слышит

  веселый стук копыт,

  и нить рука колышет.

  и сердце чуть дрожит.

Вскочила, оробелый

в окно бросает взор,

пред нею Рыцарь Белый

летит во весь опор.

  Все видит: щит, облитый

  лучами чистых звезд.

  и на груди нашитый

  широкий, красный крест:

В нем все так несказанно,

над шлемом два крыла...

и нить свою нежданно

рука оборвала.

  Нить гаснет золотая,

  как тонкий луч небес,

  и милый образ, тая,

  быстрее сна исчез.

Кто нить больную свяжет,

как снова ей блеснуть,

и сердцу кто расскажет,

куда он держит путь?

  И день и ночь на страже

  над нею Смерть, давно

  ее не вьется пряжа.

  молчит веретено.

— «Приди же, Смерть, у прялки

смени меня, смени!..

О. как ничтожно жалки

мои пустые дни!..

  Вы, Ангелы, шепните,

  как там соединить

  две золотые нити

  в одну живую нить!..

Я в первый раз бросаю

высокий терем мой,

и сердце рвется к Раю,

и очи полны тьмой!..

  Вот поступью несмелой

  к волнам сбегаю я.

  где, словно лебедь белый,

  качается ладья.

И к ней на грудь в молчанье

я, как дитя, прильну

и под ее качанье

безропотно усну!»

БЕЛЫЙ РЫЦАРЬ

Рыцарь, я тебе не верю!

Пламень сердца скрыт бронею,

и твоей перчатки страшно

мне холодное пожатье.

Страшен мне твой крест железный —

рукоять меча стального,

речь сквозь черное забрало...

Я тебе не верю, Рыцарь!

Рыцарь, страшны мне рассказы

про зверей и великанов,

страшны мне святые гимны,

что поют самосожженье.

Рыцарь, Рыцарь, будь мне братом!

опусти свой щит тяжелый,

подними свое забрало

и сойди с коня на землю!

Рыцарь, я не королева,

не волшебница, не фея!

Видишь, выплаканы очи

и безжизненны ланиты!

Знаешь, вещий сон мне снился,

(я была почти ребенком),

говорят, что сны от Бога,

был то сон, была то правда?

Как-то я порой вечерней

под окном одна грустила,

вдруг в окне предстал мне Рыцарь,

чудный рыцарь, Рыцарь Белый.

Трижды он позвал: «Мария!»

и исчез, а я не знала,

то мое ль он назвал имя,

или Деву Пресвятую!

Мне одежду лобызая,

он исчез во мраке ночи.

только там на дальнем небе

сорвалась звезда большая!

И во мне звучит немолчно

с этих пор призыв «Мария!»

Говорят, что сны от Бога,

был то сон, была то правда?

Я с тех пор, как неживая,

я не плачу пред Мадонной;

на Ее груди Младенец,

я же вовсе одинока.

Будь мне братом, милый Рыцарь!

О, сойди ко мне на землю,

чтоб остаток дней могла я

на груди твоей проплакать.

ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ

(Три сонета)

I.

Под строгим куполом, обнявшись, облака

легли задумчивой, готическою аркой,

как красный взгляд лампад, застенчиво-неяркий

дрожит вечерний луч, лиясь издалека.

Тогда в священные вступаю я века;

как мрамор строгих плит, кропя слезою жаркой

страницы белые, я плачу над Петраркой,

и в целом мире мне лишь ты одна близка!

Как гордо высятся божественные строки,

где буква каждая безгрешна и стройна.

Проносятся в душе блаженно-одинокой

два белых Ангела: Любовь и Тишина;

и милый образ твой, и близкий и далекий;

мне улыбается с узорного окна.

II.

Но жизни шум, как режущий свисток,

как в улье гул жужжаний перекрестный,

бессмысленный, глухой, разноголосный

смывает все, уносит, как поток.

Раздроблены ступени строгих строк,

и вновь кругом воздвигнут мир несносный

громадою незыблемой и косной,

уныло-скуп, бессмысленно-жесток.

Разорваны видений вереницы,

вот закачался и распался храм;

но сердцу верится, что где-то там,

где спят веков священные гробницы,

еще плывет и тает фимиам,

и шелестят безгрешные страницы.

III.

Как цепкий плющ церковную ограду,

моя душа, обвив мечту свою,

не отдает ее небытию,

хоть рвется тщетно превозмочь преграду.

Нельзя продлить небесную отраду,

прильнуть насильно к райскому ручью...

мятежный дух я смерти предаю,

вторгаясь в Рай, я стану ближе к Аду!

Вот из-под ног уходит мрамор плит,

и за колонной рушится колонна,

и свод разъят... Лишь образ Твой, Мадонна,

немеркнущим сиянием залит,

лишь перед Ним сквозь мрак и клубы дыма