Стихи. 1964–1984

Прекрасных столько слез проглочено впустую!
Я опускаю позолоченную цепь
с неласковых небес на землю, в мастерскую
разбившихся надежд и сломанных стрекоз.

Но боязно смотреть, как сыплются осколки

между тяжелых рук часовщика…
Последний летний дождь, нежданный и недолгий, –
а блики с мокрых щек до смерти не стереть!

Кто Хаос приведет в какой-нибудь порядок?

Чьи звенья памяти согласно зазвенят?
После дождя – хрустальный воздух радуг,
оптический обман безрадостных высот.

Декабрь 1972

Песочные часы

I

Время в песочных часах герметично.
Странно, что пишем еще на стекле
летопись пыли и полубольничный
эпос о бледной золе.

Странно, что сами еще не настолько

пыль и шуршание горстки песка,
чтобы под нами не скрипнула койка,
чтоб не слетел с языка

странный вопрос наподобие птицы

(вспугнутый глаз, голубое перо):
точно ли время хранит очевидца,
как под секретом добро?

Точно ли заточены в одиночку

двух сообщающихся пузырей
рифмы любовные: строчка о строчку,
жизнь о другую… Осколки острей

предчувствия смерти. Историк с подругой,

с девой-событьем, с эпохой-женой,
полуобнявшись во мгле близорукой, –
подле окна за больничной стеной.

Боже! следить через окна больницы

(мокрый песок и заслежен и гол):
черный вопрос наподобие птицы,
черного дерева ствол.

II

То скученность, то скука – все тоска.
Что в одиночестве, что в толпах – все едино!
И если выпал звук – изменится ль картина
не мира даже – нашего мирка?

И если ты ушел, Бог ведает в какую

хотя бы сторону – не то чтобы страну, –
кто вспомнит о тебе, так бережно тоскуя,
как берег – по морскому дну?

Обитый пробкой Пруст мне вспомнился намедни,

искатель эха в области пустот,
последний рыцарь памяти последней –
резиновый фонарь он опустил под лед.

Подумать, как черно и холодно, куда

ни обратишь набухнувшие очи!
Чем движется песок в часах подводной ночи –
одной ли тьмой? одним ли хрустом льда?

Что стóит человек во прахе путешествий

пересыпаемый сквозь горловину сна –
не горсточки ль песка, зачерпнутой со дна
залива, обнажившегося в детстве?

Что стоит человек – течению времен

единая, струящаяся мера?
Согрета ли в руках запаянная сфера,
где памяти источник заключен?

И если так тепла – чьи пальцы согревали?

чьих – мутный оттиск на стекле? –
об этом помнил кто-то, но едва ли
я вспомню кто. И как бы ни назвали –
все именем чужим, все в спину, все вослед…

Февраль 1973

«Крылья бездомности. Свист. Леденящий брезент…»