Губы твои молчат, и лицо твое – вечер.Синие ткани Флоренции льются тяжелым потоком.В синем снегу утопая, стоишь в созерцаньи глубокомбелоцерковной зимы – но покинутой Богом.«Господи!» – шепчешь в себе, но лишенное речиоблачко лишь вырывается. Пар неустойчиво-млечен…«Господи!» – шепот младенческий. Бледно-пуховый платокс плеч твоих медленно и одиноко сползает,все упадая на рощи, на холмы и дол упадает…Господи! Слово последнее словно к губам примерзает.Синяя фраза Флоренции, выдоха слабый цветок.Декабрь 1971
Комета
Хворост лунного светапод ногами, ломаясь, хрустит.Распушившая хвост пролетает комета,как болванка стальная свистит.Разбегается стадосимволических звездных зверей.Не судьба в небесах – пустота и прохлада,беззащитность закрытых дверей.Пролетает кометаи свистит, как пустынный снаряд.Только ужасом жизнь атеиста согрета,ровно лунные сучья горят.Происходит случайнои рожденье и смерть – но костервырывает из мрака надеждою тайнойосветившийся взор.Смотришь, исполосован.Лунных палок и шпал частоколпроницает тебя, словно ржавым засовомночь не заперта. Словно не камнем пудовым,не кометой душа пролетает, но словом,вся ирония, блестка, укол.Март 1973
«Вечера под Крещенье, клянусь, поросли…»
Вечера под Крещенье, клянусь, порослижаркой шерстью овечьей!Не пора ли о чуде просить: ниспошлидар пророческой речи!Приоткроются двери – клубится во дворчеловеческий воздух.Валом валит народ, и распарен и хвор,с кинофильма о звездах.Я не хуже других. И, замкнувшись, молчу –не обжечь бы гортани.Что ли время приспело взмолиться: врачу!дай мне хоть бормотанье!Бессловесность бессовестна. Бесом вертись,прожигая, что можешь,но овчины своей, человекоартист,сколько жив, не заложишь!Стала Мойка, и льдами затерт Иордан,по льду бродят собаки.Дай мне слово, какое, как пес, не предамни по ласке, ни в драке!Волчьей властью морозного хруста я сыт,желтой костью простуды.Вся-то жизнь выдыхаемым паром дрожитв ожидании чуда.Январь 1973