Стихи. 1964–1984

Здесь мы. Здесь тоже мы. И здесь.
Настолько здесь, настолько мы,
что из первоначальной тьмы
невычленимы – только резь

глазная, точно видим свет

(кому он видим, Боже мой!)
Здесь мы, наполненные тьмой
зрачки вне зрения, орбиты вне планет.

Летим – не движемся. Не движемся. Летим,

И вид на вечный город: под резцом
гравера с обострившимся лицом –
медь переходит медленно в латынь.

О борозды! о контуры холма!

Но кто с надеждой бросит семена
в неплодные прямые письмена?
кто сеятель в империи письма?

Здесь мы теснились – вывески, огни,

в буквальном смысле овцы среди букв…
Четвертая эклога. Не обув
сандалий буколических, ступни

босые месят речку Оккервиль.

Хрустит на Пряжке новая вода.
Все – Иордан – и эта речь, когда
ее опустошил казенный стиль,

когда она вместилище, но смысл,

в ней поместившись, пуст – и пустота
стремится к заполнению. Места
тогда становятся пространствами. Космизм

имперского сознанья – как сарай,

где мы отброшены в довифлеемский мрак –
здесь мы. Здесь тоже мы, стада овцесобак –
то жалобное блеянье, то лай…

О сцены сельские, о контуры холма…

Вергилий звукоподражает – и звенят
свирель и проволока на звериный лад,
созвучно жалобны

Март 1976

Беззвездная ночь

Подлинна мука и ночь неподдельна.
Я не придумаю здесь ни звезды,
не обрету на прогулке бесцельной
лунных касаний следы.

В нижнюю жизнь погружаем, не вижу

кроме тропической наледи лет
сада иного, но этот – возвышен,
таяньем нежным согрет.

Слово настолько тепло, что на стеклах

шепот растет, раздвигая края
мутной промоины в окнах заволглых
индевью небытия.

И очертания рта проступают

сквозь омертвелые листья зимы…
С черным цветком на губах засыпают,
с чаяньем благостной тьмы.

Те ли холмы нам приснятся под снегом?

те же ль назавтра вернутся слова?
Все тяжелее над зимним ночлегом
дымов моих дерева.

Март 1973

Не пленяйся