Стихи. 1964–1984

На пыльные зрачки слетает муха,
как через радужное ломкое крыло,
мелькает мир, отрезанный от слуха, –
аквариум, где время протекло.
Никак не вылезти из прошлого столетья!
Что ни рывок – то новый террорист
с унылой бомбой, с одинокой сетью
квартир подпольных, преданных девиц,
со старостью почти благоразумной…

Когда бы не спасительный склероз,

он удавился бы на лестнице бесшумной,
залез бы в бак помойный и пророс.
Ты, нищенская рожь, обмолвка зренья,
ты, мира нового ходячая тюрьма,
войди сюда, в иное измеренье,
в стеклянный ящик заднего ума,
войди – ты изумишься: ты свободен!

На пыльном подоконнике – скелет

с обломками прямоугольной плоти
стекла и сонной мухой на стекле,
с клочком газеты, солнцем на газете,
равно читающим и пятна, и слова.
И свет всеобщей грамотности светит
из недр гниющего повсюду вещества,
и ты стоишь, восхищен изумленьем.

Любой рывок из века – невпопад.

Мы в девятнадцатом – со всем стихосложеньем,
с мироустройством, взятым напрокат.
Не мной задуман выполненный мною
рисунок жизни: рыбы в тростниках
толкутся и стоят серебряной стеною.
И Время среди них, как рыбина сквозная,
неотличима от сестер.

Май 1978

Сестры

Тишина ожидания, и тишина, когда
уже ничего не ждешь, даже надежды,
и самая тихая – третья.
Три – одинокие сестры –

и в детстве почти не играли,

ходили на станцию к поезду
с вареной картошкой и солью,
с черникой в газетных кульках.

Господи, Александрия

за тысячи километров
отсюда – за тысячи лет!

Ходили через болото

мимо разрушенной мельницы,
мимо ржавой поляны
трое тишайших сестер.

Июнь 1978

Садовник тишины

Садовник тишины выращивает вечер
из почвы, загрязненной человеком,
за бесконечный день отбросов и увечий,
день островов и рек, и день обрывков речи.

Послушаешь, как люди говорили

на улицах, меж домом и работой, –
и сколько в этом тихой истерии!
За что же свет вечерний из болота

как лотос поднялся трехлепестковый?

Июнь 1978

Город бездомных людей

Город бездомных людей обнажается вечером нежным.
Где же Некрасов со сворой своих гуманистов?
Где либеральная пресса с ее состраданием прежним?
все пережито, закрылось крылом серебристым.

Ангел на шаре и полупроваленный купол,

небом вечерним залатанный, слабой матерью,
или же плоское облако над кубистическим клубом –
выбор ничтожен. Вертясь тополиной метелью,

летит городская природа бездомнее бомжа,

и столько народу смолкает у винных отделов:
о чем разговаривать, Боже молчанья, о чем же?

Июнь 1978

Остаться бы