Стихи. 1964–1984

Ты, убогий мой дар, ты, мой голос негромкий!
дымно прошлое наше, надуманно то, что сейчас,
и какая печать пораженья лежит на потомке,
и какая вина перед будущим прячется в нас.

Это высказать можно одним лишь лиеньем любовным.

Я не знаю на свете и двух человек,
чье дыханье совпало бы на перекрестке духовном,
чье движение – встреча, а не разделенный ночлег,

И поэтому почва под нами пропитана кровью.

Вся история родины – светлый поток нелюбви,
и любая душа предается с восторгом злословью –
и окажется преданной перед чужими людьми.

Оголенное слово опасно как пошлость прямая,

но в забвеньи метафор и технической силы стиха
я твержу, повторяя, твержу и в себя принимаю:
ты убогий мой дар, мой потомок, мои потроха!

Ты – язык мой! любви моей печень больная!

Обложного дождя настоящая власть!
И какое тогда пониманье – когда, обнимая,
обнимаю высокого тела нижайшую часть?

Июнь 1978

«Где трещина змеилась на стене…»

Где трещина змеилась на стене,
где внутренняя жизнь пересекалась внешней,
сюжета не было. Развитье тьмы кромешной
остановилось деревом во мне.

Я думал о герое для романа,

о героине, преданной ему,
и в событийном плавали бульоне
их редкие невидимые встречи.

История не знала направленья,

то сталкивала их, то разрывала,
и лишь необратимое нетленье
преображало робкие тела.

Менялся облик улиц и одежда,

мягчал режим и вновь ожесточался,
но эти вновь оказывались рядом –
фигуры, предстоящие Кресту.

И, пойманы оптическим прицелом,

они совпали в точку золотую,
и трещина, змеившаяся в теле,
как руку, выпростала ветвь

Июнь 1978

«Если еще не зажглась над Китаем гремучая точка…»

Если еще не зажглась над Китаем гремучая точка
и не дошли до Рейна советские танки,
то всю эту технику и человечью машину
сдерживал не политик, а наши объятья.

Июнь 1978

Аквариум

Аквариум