Стихи. 1964–1984

Каплющий деготь. Ведро на тележной оси,
бряк да бряк.
Сбоку собака трусит – у нее про дорогу спроси.
Облако сзади – и за горизонтом – овраг.
Кажется, всю-то я жизнь колесил по степям
(не эту – но ту,
память которой – как белым затянутый шрам,
как пересохшие губы и горечь во рту).

Едем. Обвислые вожжи. Косящее дышло. Хомут.

Плюх да плюх.
Что-то от жизни – какая мне выдалась тут:
смертная скука стеснила и сердце и дух.
В душном шинке навалюсь на неструганый стол
грудью, плечом.
Взвизгнет щенок, оторвется от стойки хохол,
муха скользнет по губам… Говорилось? о чем?

разве я помню теперь, в этой жизни? Скорее, молчал.

Кнут да хвост.
Сбоку собака – спросить у нее, по ночам –
у шершавого сена, у колких негреющих звезд.

Как безъязыко томленье и нынче в ночи!

И ни к кому
не обращаясь – в пространство – пространству: Молчи!

Видно, в дороге и помер. Как теплую свечку приму.

О, человечья фигурка из воска – судьба.
Палец. Игла.
Жизнь обращается в символ, в подобье столба.
Лошадь привязана. Рядом собака легла.

1973

Запись видения (фрагмент баллады)

Полигоны отчаянья и озарения,
полуграмотные правдоискатели
(палец на тексте),
встретимся – и обязательно
в эвакуации, в море гражданского населения, –
два свидетеля бедствий.

Я не бредил.

Я в полноте сознанья своего
сначала не увидел,
но ощутил: четыре дня пути
и голода чужое существо.

Шоссе – в направлении Пскова.

У обочины, возле дренажной канавы,
я вижу отчетливо нас:
капли эвакопотока людского,
капли пота на лбу, или брызги великой державы,
мы – свидетели бегства,
и смертные наши тела
меньше наших расширенных глаз.

Да, я знал его перед войною.

С вечной Библией и деревянной гримасой,
с проповедью косноязычной
в ожиданьи Судного Часа,
он казался нелепым и скучным.
Но столкнула судьба –
словно зренье вернулось двойное.
– Мы глаза, – он сказал, – не свои:
нами смотрит любовь на страданье земное…
Я сидел на грязной земле.
Я шептал – не ему – «Смотри».

ЭТО медленно двигалось:

люди, машины, тележки.
Город пенсионеров и служащих
вытекал без единого слова,
с молчанием жертвенной пешки.
Длинный гул на Востоке.
Шоссе в направлении Пскова,
а у самого горизонта,
над лесом, – крест и крыло.
– Это ангел, – сказал он, –
ангел смерти, карающий зло.

Я разулся.

Я ступил голубыми ступнями
в полужидкую прорву канавы.
Я – черствая тварь – я ответил:

– Это ангел, конечно,

это памятник чьей-то воинственной славы,
эта баба чугунная над головою
подняла автомат.

Если издали кажется: крест,

значит, истинно: КРЕСТ
в небо выставлен предгрозовое…

Мы тронулись дальше.

Февраль 1978

Посылка баллады

Л. А.