Стихи. 1964–1984

Поле небесное! сей обозримый кусок
исполинской буквы спасенья.
«Ч» – я читаю, но как человек невысок.
«С» – отзывается эхо, ветвясь, как растение
на подоконнике узком.

Вот мы и выбрали чистую форму прочтенья.

Заключенный грызет пыльные стекла.
Так рождается русское слово, краснее и слаще, чем свекла.
Сок течет, перемешанный с хрустом,
в разноцветных одеждах – электрический ток.

Служащий смотрит на облако, смотрит в окно учрежденья,

Тень мессианства над ним – необъятный цветок,
исполинская буква спасенья,
пуще всякой экзотики – так человек невысок,

дно морское с песком и моллюском

или поле небесное, поле небесное, поле!
Головоногие створки покоя и воли –
миг – и сомкнулись. Пурпурное и голубое.

Май 1977

«Пусть пустующей формы еще не нашло…»

Пусть пустующей формы еще не нашло,
но по сколу стекла
язычком пробегает –
и ему от невидимой крови тепло…
Незамеченной в тело втекла
форма жизни другая

и меня подменяет по капле, пока

не увижу в песке
обнаженные корни,
и раздвоенный провод, и шнур с потолка,
и стеклянную пыль в языке –
эту память о форме

пустоты. И когда на ладонь истечет,

точкой станет свеча,
соучастница пчелья.
То, что теплится мой опечаленный мёд,
то, что льется рука от плеча, –
это чудо втеченья

пальцев чужести в гиблое тело мое.

И, состав изменя
самой низменной клетки,
тоньше нитки вхожу в золотое шитье
плащаницы, где мир воплощает семья
алых капель на ветке.

Январь 1974

«И когда именами друзей, именами любимых пестрят…»

И когда именами друзей, именами любимых пестрят
стихотворные строки,
я завидую щедрости, я отвожу одинокий
и скудеющий взгляд;

обращенья мои безымянны, безлик адресат,

словно брызги в потоке,
долетают слова, попадая в глаза, – и, жестоки,
на ресницах висят;

но когда изувеченным эхом вернется назад,

в ухо, возглас далекий,
или ветер, свистя в босоногой осоке,
полосует кусты, или сад,

элевсинскими толпами листьев обрушась на колья оград,

на панель в водостоки, –
наполняют и зренье, и слух – и когда, златооки,
дни в зените стоят,

невозможная щедрость ладони мои разожмет,

вложит легкое имя
ко всему, что глазами владело моими,
что сводило в молчание рот.

1973

Старик