Стихи. 1964–1984

О нищете – где ни ищите –
ни слова: с бедным словарем
ты более всего нуждаешься в защите –
ты, воплотившаяся в женщину вдвоем
с возлюбленным, который пережил
твою любовь. Ты ужас быть одной
песчинкой, утеканьем сил.
Ты сон о море с той голубизной,
какая невозможна и во сне, –
произношенья влажная подошва,
когда ступить на землю невозможно,
ни жалобу излить вовне!

Как женственна стихия речевая!

Наплывы рук, и жесту обречен
язык сочувствия и врачеванья,
язык, владеющий врачом.
Об чем ни заикнись – уже мертво.
О нищете, о нише, о пробеле
твердит само отсутствие. Разделим
незащищенной жизни вещество
на всех несуществующих – на них,
исчерпанных двумя-тремя словами,
кому давно не до картин и книг
в ячеистых стенах существованья.

Апрель 1975

Пейзаж в пейзаже

О, счастье быть ничем
в наикруглейшем из
возможных обществ!
Роща этой мысли
воздушна. Ветреное ропщет
собранье листьев.

Истинно, парламент

для разведенья хризантем,
для музицированья акварелью
до осени распущен… по делам ли
судить, но, будучи ничем,
помимо облака под кисточкой твоей,
художник-дилетант?

Рисуешь полдень, лес,

похожий еле-еле
на рощу мысли, мыслимой не в теле,
но в самой роще, в сердце – здесь,
где света с воздухом всегда свободна смесь –
и даже на убогой акварели.

Кто более чужой,

чем любящие, друг
для друга? Это правда.
Но одиночество справляется с душою,
как с водной краской в пору листопада
дождь, вырывающий из рук

созданье робкое. Урод

с лицом пригорка и леска,
взобравшегося на пригорок
назад не больше месяца. Погода
еще и лучезарна и близка –
но, как земля, бумага перегоркла

и стала рыхлой.

Есть клятва – землю есть
в любви или гражданстве,
а эта – в листьях и сосновых иглах,
вся – в жестких волосках. Рождаясь
над нею или в ней – бог весть –
но, с нею связан,
все чаще нахожу
продавленный этюдник,
обломки раскладного стула,
обрывок – родину чужую,
где, как сова, и слепо и сутуло
сидит художник и рисует

пригорок, тучку, лес,

не менее похожий
на лес – жирноземлистый,
его месили толстые колеса,
все шли да шли, и все одно и то же –
душевное насилье пейзажиста
над матерью пространства.

Всех обниму, о ком

хотя бы слышал, хоть
вполуха – всех вмещает
наколотый на ветку (он цветком
казался издали) рисунок. И Господь
его, как розу, расправляет.

Последняя строфа –

она не моя.
Это скорее слова героя стихотворенья,
он будто оправдывается –
но – зачем?
Разве я тоже прав?

Август 1975

Деревенский концерт

Деревенский концерт