Стихи и эссе

В попытке утвердить одновременно оба эти положения, эти парадоксальные исходные предпосылки, я начала создавать то, продуктом чего являлась сама.

Вначале я фактически допустила, что меня как бы нет, что это («я») являлось просто некой говорящей плотью, – допустила, что я – это просто некий побочный продукт становления языка, или мира. Поэтому эту главу я назвала «Prologos». То, что (пусть и фиктивным образом)

лежит вне слова, вне сознания. Окружение, допущения, точки зрения. Театральный пролог.

Соответственно, саму «пьесу» было уместно назвать «Logos». Слово, вызывающее вещи из небытия. Вещи, которые волею сознания появляются на сцене, приходят в движение, между которыми возникают определённые отношения.

На этом месте я бы наверняка застряла, если бы мне в руки не попала «Теория предлогов» Вигго Брёндаля*. Его попытку проанализировать и систематизировать части речи, выражающие отношения, можно без натяжки прочитать так, как будто речь идёт о той системе отношений, которые как бы мимоходом выстраиваются стихами. У Брёндаля я выбрала восемь слов, которые могут удерживать в непрерывном движении и одновременно противостоять тому головокружению, которое движение непременно вызывает: симметрия, транзитивность, непрерывность, связность, вариативность, расширение, целостность, универсальность.

Одновременно с этим я обратила внимание на то, что Брёндаль писал об универсальности: «По-настоящему всеобъемлющий синтез должен в конечном счёте охватить все области и степени типов отношений:

абстрактные, конкретные и комплексные, центральные и периферические. Подобная всеобщая связь могла бы, в силу своей природы, находиться на пределе самой мысли, она, в качестве выражения качества переживаний, могла бы носить почти мистический характер».

А когда пьеса окончена, приходит эпилог. После слова. Где я могла бы сделать вид, будто слово ничего не вызывало из небытия. Будто это просто кусочек информации. Так это происходило. Или: так, кажется мне, это происходило (происходит).

Так и жизнь вписана в смерть.

Говорить, видеть, делать

О чём мы не говорим

Есть немного, весьма немного вещей, достойных того, чтобы о них говорить, – и о них мы не говорим. О них мы не можем говорить. Например, жизнь, смерть и любовь. Мы называем их великими, драгоценными словами, клоня к тому, что они вроде платья, столь дорогого и красивого, что нам неловко в нём выходить. Мы стесняемся. Мы боимся. И давайте не будем об этом больше говорить! Такие слова могут прекрасно повисеть в шкафу, пока мы используем милые, обычные и, главное, практичные слова для нашего будничного общения.

Мы боимся. Но принимаем всё таким, какое оно есть. Мы боимся одиночества и боимся общества, боимся того, что было и прошло, и кончилось подозрительно хорошо, боимся того, что ещё не прошло, того, что ещё в движении и не пришло ни к какому порядку, – и боимся чувственности, боимся смерти. Но принимаем всё таким, какое оно есть. Впрочем, бояться мы, конечно, боимся, но вот принимаем ли это?

Не исключено ведь, что и войны мы продолжаем вести потому, что боимся сказать друг другу, что боимся друг друга и вообще всего. Для меня это выглядит так, будто мы упорно выходим на улицу в дождь – и упорно не хотим изобрести резиновые сапоги и плащ.

Чего мы не видим

Мы не говорим о том, о чём мы ничего не знаем, о том, с чем ничего не можем поделать, о том, чего не видим. Но именно это нас восхищает. Если человек выглядит привлекательно, то, в сущности, это связано не с каждой его чёрточкой по отдельности, а с внутренней гармонией между ними. А гармония – это нечто невидимое. Мы бы очень хотели угадывать мысли друг друга, суметь поставить себя на чьё-либо место, – поди пойми, что происходит в чужой голове, говорим мы. Мы только и знаем, что происходит там не то, что мы видим, и что видим мы далеко не всё.

По этому поводу – старинный анекдот (рассказывает его Сен-Симон*): как-то зимой было изготовлено множество восковых масок, слепков с естественных лиц персон, приближенных ко двору. И вот на одном празднестве люди носили эти маски под другими, более привычными масками, а когда маски сняли, то остальные по ошибке приняли восковые маски за настоящие лица других людей, присутствовавших при этом. Под масками скрывались совершенно другие люди. Над этой шуткой очень тогда смеялись.

Чего мы не делаем