Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи

За листком листок срывая
С белой звездочки полей,
Ей шепчу, цветку вверяя,
Что скрываю от людей.
Суеверное мечтанье
Видит в нем себе ответ
На сердечное гаданье —
Будет да мне или нет?
Много в сердце вдруг проснется
Незабвенно-давних грез,
Много из груди польется
Страстных просьб и горьких слез.
Но на детское моленье,
На порывы бурных лет
Сердцу часто провиденье
Молвит милостиво: нет!
Стихнут жажды молодые;
Может быть, зашепчут вновь
И мечтанья неземные,
И надежда, и любовь.
Но на зов видений рая,
Но на сладкий их привет
Сердце, жизнь воспоминая,
Содрогнувшись, молвит: нет!

Она трезво признавала: «Я создала себе другую судьбу», рассчитывая не только на семейную жизнь, взаимную привязанность, но и на возможность заниматься любимой работой – писательским делом. Творчество, писательство она рассматривала как труд, своего рода профессию, и это были не грезы наяву, не записывание под диктовку божественного откровения, а производство текстов, стихов – работа ума, интеллекта.

Но и Павлов, ощущая в себе неизрасходованный творческий потенциал, надеялся сменить тускло-жуирное существование на вдохновенный поэтический труд, на создание литературных шедевров. Накануне женитьбы он писал другу Николаю Чичерину: «Теперь, кажется, ожидает меня и деятельность, теперь я могу высвободиться от этих работ, от этих цепей, которые независимо от меня сковали ее и от которых я часто казался ленивым».

Поначалу все было действительно прекрасно: брак и обретенное богатство окрыляли Каролину. Она ощущала, что теперь ей доступно многое из того, о чем раньше только мечталось. Статус замужней женщины давал ей определенную свободу самовыражения: она поразила литературную общественность заявлением: «Я – не поэтесса, я – ПОЭТ!» А поэту позволено многое:

Он вселенной гость, ему всюду пир,
Всюду край чудес;
Ему дан в удел весь подлунный мир,
Весь объём небес;
Всё живит его, ему всё кругом
Для мечты магнит:
Зажурчит ручей – вот и в хор с ручьём
Его стих журчит;
Заревет ли лес при борьбе с грозой,
Как сердитый тигр, —
Ему бури вой – лишь предмет живой
Сладкозвучных игр.

1839

Николай Филиппович, несмотря на некоторую авторскую ревность, поначалу принимал деятельное участие в публикациях своей жены, выступая ее личным цензором и посредником с издателями журналов. В письме к Шевыреву он сообщал: жена «стала писать по-русски, да точно славно, хоть мало… Это говорит муж, который держится правила не баловать своих жен». Он даже выступал популяризатором творчества Каролины. «Николай Филиппович в это время был еще в восторге от стихов своей супруги и нередко при ней читал нам наизусть ее стихи, причем она обыкновенно величественно улыбалась и значительно поглядывала на нас», – вспоминал современник. В одном из неопубликованных писем Павлова к брату известного русского поэта Дмитрия Веневитинова содержится упоминание об отсылке нот романса Ф. Листа М. Ю. Виельгорскому: «Любезнейший друг Алексей Владимирович, – писал Павлов, – сделай одолжение, прилагаемую посылку – музыку Листа на слова жены моей – отдай от нас графу Михаилу Юрьевичу». Романс был опубликован под названием «Женские слезы» («Les pleurs des femmes») и приобрел популярность.

Особняк Павловых с его «вторниками», затем и с «четвергами», в 1840-х годах стал одним из главных центров московской культурной жизни. Интеллигентные москвичи ценили в Павлове не только его литературный дар, но и его несравненное умение вести живую, интересную беседу – качество для хозяина салона наипервейшее. Павлову за десять лет работы в журналах случалось встречаться чуть ли не со всеми русскими писателями, так что круг его литературных знакомств был очень широк. В салоне Павловых охотно бывали Вяземский, братья Баратынские, Лермонтов, Чаадаев и многие другие. Бывал в нем и Пушкин. Каролина с юности много переводила Пушкина на немецкий язык. Но никакого отклика на ее действительно замечательные работы со стороны поэта не последовало.

Ференц Лист