Стихотворения

Следует, однако, помнить, что прекрасная дама, прославляемая поэтами, как правило, знатная дама, жена того или иного владетельного сеньора, от щедрот которого зависело благосостояние поэта, принадлежащего обычно к кругу неимущих служилых рыцарей-министериалов. Это обстоятельство не раз наводило исследователей на мысль, что куртуазная любовь — всего лишь придворная игра, далекая отбольшого человеческого чувства, своего рода затейливый маскарад, преследующий очень определенные материальные цели. При этом речь шла как о старопровансальских трубадурах, так и о немецких миннезингерах, утверждавших на немецкой почве принципы куртуазной поэзии. Еще в 1876 г. появилась работа Эмиля Хенрици, посвященная истории миннезанга, в которой автор стремился доказать, что неимущие рыцари, собиравшиеся при феодальном дворе, были особенно заинтересованы в милостивом отношении к ним супруги феодала, поскольку именно в ее ведении находились кладовые с одеждой, украшениями и прочими вещами, на получение которых они могли претендовать[350]. По словам Хенрици, «если рыцарь обладал поэтическими способностями, то он прославлял жену своего сюзерена также в стихах в соответствии с тогдашними обычаями». В эти стихи, опять же в соответствии с тогдашним обычаем, вплеталась любовная тема. Позднее другой немецкий исследователь, Эдуард Векслер, только уже применительно к старопровансальской поэзии, склонен был видеть в песнях трубадуров завуалированные политические панегирики, которые должны были принести поэту всякого рода материальные блага, столь ему необходимые[351].

Естественно, что подобные взгляды не могли не вызвать критических замечаний. Например, видный исследователь средневековой литературы Конрад Бурдах, во многом, правда, солидаризирующийся с Векслером, полемизируя с Хенрици, справедливо указывал на то, что значительную, если не решающую, роль в управлении средневековым замком играли не женщины, но мужчины: камерарий, стольник и кравчий; что у истоков провансальской придворной поэзии стоял не бедный министериал, но Гильем IX герцог Аквитанский, человек знатный, связанный родственными узами с королевскими домами, и что ссылка на «тогдашние обычаи» лишена конкретного исторического смысла[352].

Впрочем, не только во времена Хенрици и Векслера возникали интерпретации, согласно которым любовная куртуазная лирика — это сплошное иносказание. До наших дней среди западных ученых широко распространена подобная тенденция, то сводящая любовное излияние куртуазных поэтов, к неумолимому платонизму, то видящая в них религиозно-мистические откровения[353].

Между тем еще в начале XX в. выдающийся русский медиевист В. Ф. Шишмарев, возражая Э. Векслеру («Несколько замечаний к вопросу о средневековой лирике», 1912), полагал, что, хотя песням старопровансальских поэтов и присуща определенная условность, в целом «любовная лирика провансаль цев» может рассматриваться как «поэтическое изображение вполне реальных переживаний», а «психологические корни её» надо искать «в отрицательной оценке современного брака, строившегося обыкновенно на расчете или необходимости». По словам В. Ф. Шишмарева, в культе дамы «впервые был поставлен вопрос о самоценности чувства и найдена поэтическая формула любви»[354].

Германия не осталась в стороне от большого культурного подъема, который Западная Европа бурно переживала в XII в. и одним из наиболее ярких проявлений которого явился расцвет куртуазной рыцарской поэзии. Только в Германии расцвет этот наступил несколько позднее, чем на романском Западе. И объясняется это не только тем, что немецкое рыцарство в своем историческом развитии отставало от французского, но и тем, что обстановка, сложившаяся в XII в. в феодальной Германии, мало способствовала успехам новой куртуазной культуры, более утонченной и интимной, выходившей за пределы традиционных архаических представлений. «Священная Римская империя немецкой нации» продолжала грезить о мировом господстве. Междоусобные смуты, династические распри, агрессивная внешняя политика, жестокие итальянские войны, безразличное и даже враждебное отношение к городам — все это укрепляло силы феодальной реакции и сдерживало поступательное движение новой культуры. Положение изменилось лишь к исходу XII в., когда возник миннезанг и король Филипп Швабский, император Фридрих II и другие венценосцы стали благосклонно относиться к рыцарской поэзии.