Стихотворения

Однако, широко используя достижения провансальцев, миннезингеры не утрачивали своего национального своеобразия. Не свойствен им южный темперамент трубадуров. Поэзия их менее чувственна, более абстрактна, в ней гораздо реже встречаются конкретные приметы времени и места. Они склонны к резиньяции, рефлексии, к размышлениям, к тому, чтобы пространно рассуждать по поводу любви. Но вместе с тем миннезингеры не были всего лишь холодными версификаторами. И они деятельно участвовали в той «революции чувств», которая нашла свое отражение в европейской поэзии XII—XIII вв. Трудно предположить, что многочисленные немецкие поэты, певшие о любви, никогда при этом не испытывали сердечного трепета. А если законы моды в той или иной мере подчиняли их своей власти, то разве не является примечательным тот факт, что именно любовь к земной женщине превратилась в неодолимое требование времени. Следует также иметь в виду, что лучшие песни миннезингеров по праву занимают место среди наиболее значительных образцов немецкой лирики. Не случайно ими так увлекались романтики, ценившие искусство, шедшее от сердца. Людвиг Тик переводил их на современный немецкий язык (1803), а Якоб Гримм, Л. Уланд и К. Лахмап посвящали им свои изыскания.

Впрочем, не сразу куртуазные каноны утвердились в миннезанге. У ранних миннезингеров еще господствуют воззрения докуртуазной поры. Так, в «Женских песнях» австрийца Кюренберга (время творчества — 1150—1170-е годы), восходящих к старинным фольклорным традициям, на одиночество сетует женщина, скорбящая о том, что ее покинул возлюбленный. В песне «Этот сокол ясный был мною приручен»[359] она сравнивает его с соколом, исчезнувшим в небесном просторе. У Кюренберга и других поэтов-архаистов женщина еще не стала всевластной повелительницей сердец. Нередко ей суждено томиться по любви, в то время как самонадеянный рыцарь с легкостью ее оставляет.

Но уже у ранних миннезингеров появляются куртуазные черты. Они становились все явственнее, и наконец в Рейнской области, в непосредственной близости от рыцарской Франции, сложился куртуазный миннезанг, выдвинувший ряд одаренных поэтов. Все они бережно относились к поэтической форме, тщательно совершенствуя ее, ибо только совершенная поэзия могла быть достойна совершенств прекрасной дамы. Кюренберг еще не знал сложных строфических построений. Его песни состояли преимущественно из одной строфы, совпадающей с эпической «нибелунговой» строфой, что дало некоторым исследователям основание считать Кюренберга автором «Песни о нибелунгах». Встречаются у него и ассонансы (liep-niet, was — sach, Wunne — Kunde и др.)[360], в то время как миннезингеры зрелой поры высоко ценили точную звонкую рифму, придававшую куртуазной песне особую привлекательность и нарядность.

Мастера куртуазного миннезанга, тяготевшие к твердым поэтическим формам (любовная песня — minnelied, песня рассвета — tagelied, крестовая песня — Kreuzlied, плач — Klagelied и др.), одновременно являлись виртуозами в области строфики, нарушали известную монотонность рыцарской лирики, крайне ограниченной в своем содержании. Многообразие строфического построения песни достигалось конструкцией стиха (число ударений, стоп), количеством стихотворных строф и расположением рифм, связывающих стихи. Для зрелого миннезанга характерно довольно сложное трехчастное построение песни. Она открывалась двумя идентичными «опорными» частями (Stollen), образовывавшими «запев» (Aufgesang), за которым следовало «завершение песни» (Abgesang), и по мелодии, и по своей конструкции отличное от «запева». Обычно эта третья заключительная часть длиннее «опорных» частей и зарифмована она по-иному. Еще сложнее построение лейха (Leich) — разновидности любовной или религиозной песни, восходящей к латинской средневековой секвенции. Здесь строфы отличаются одна от другой, многообразен и мелодический строй произведения, более «пышного» и массивного, чем обычная песня.