Читаем Стихотворения полностью

Такая композиция миниатюры отсылает к традиции поэзии метафизиков: от эмблематического визуального образа – через серию обостряющих внимание читающего вопросов – к философскому суждению.

Отметим важную деталь. Научный метод анализа, с использованием лингвистического термина «дериват», применен поэтом в той части стихотворения, где речь идет о созданном им же самим неологизме «витень» («Дериват ли от vita и тень? Гапло́гия / Композиты из vita и тень? / Или плеть?..»), тем самым образное мышление как способ рефлексии над миром уравнивается с мышлением научным (напоминая об идее В. Гумбольдта о неразрывности мышления и языка) или понимается его необходимым этапом (согласно взглядам А. Потебни).

Самовитое слово «витень», по замыслу автора, акцентирует двойственную природу растения: воплощать собой жизненный рост (vita) и нести смерть (тень). В то же время, выражает и саму идею соединения научного и поэтического, т. к. образовано сложением 1) латинизма, характерного для терминологии, и 2) метафоры.

Заметим, что оба значения неологизма порождают интертекстуальные связи, и, что любопытно, первое – в научном, второе – в поэтическом контекстах. Так, в значении vita вьюнок фигурирует в естественнонаучном трактате Гёте «О спиральной тенденции в произрастании», где приводится как образец непрерывного жизненного развития: «Преобладание спиральной тенденции бросается в глаза у вьюнков. <…> Станем летом около водруженного в почву сада шеста, вокруг которого, обвиваясь снизу, взбирается вьюнок и, крепко прилегая к нему, продолжает свой живой рост. Вообразим же теперь, что оба – и вьюнок, и шест – одинаково одарены жизнью, выходят из одного корня, взаимно производят друг друга и таким образом непрерывно развиваются. Кто может претворить такой образ в свое внутреннее созерцание, получит об этом гораздо более ясное представление. Вне себя вьющееся растение ищет то, что должно было дать себе само, но не смогло»[2]).

В символистской же поэзии «повелика» – один из символов momento mori. Например, у В. Брюсова («Мрачной павиликой / Поросли кресты, / А внизу цветы / С красной земляникой»[3]) и А. Блока («Мой любимый, мой князь, мой жених, / Ты печален в цветистом лугу. / Павиликой средь нив золотых / завилась я на том берегу…»[4]).

В миниатюре М. Ерёмина условность границ между поэтической и научной картинами мира (образным мышлением и научным) подчеркивается «интеллектуальным монтажом». Так, визуальный образ двух соприкасающихся стеблей, напоминающих форму буквы «V», дает мотивировку выбора латинского написания слова «жизнь».

Ботанический контекст способствует оживлению внутренней формы в термине «дериват» (от лат. derivatio – «отведение», «образование»), поэтической его этимологизации – от «дерево». В то же время, «дериват» выступает некой альтернативой «композиту» как способу образования слова («Дериват ли от vita и тень? <…> Композиты из vita и тень?»). Семиотическая игра заключается в том, что «композит», будучи термином материаловедения, а не лингвистики, употребляется здесь в переносном значении, в котором, однако, проявляется его этимологическое (первичное) значение (от лат. – compositio «составление»). Значение его как термина при этом не «затемняется» и порождает мотив материализации слова (слово-материя).

Интересно, что «ответвление» и «составление» («объединение») полагаются автором не только способами образования слова, но и объясняют природу самого растения.

2

Стечение (Жгут или узел?)Существ – (Грёз? Или тел?) – enjam-Bement – ова́ний;И звуковязь:От пауз в арабеске флексий к немоте;И трепет как пружина между данностью(Поверхностью?) и дном;И судорога – устье (Бифуркация? Исток?)

Миниатюру «Стечение (Жгут или узел?)» (1995) можно назвать филологическим трактатом, в нем (ответ Тынянову?) поэтически обосновывается идея о том, что конструктивным принципом стихотворения является enjambement («перенос»)[5]. Вопрос «Жгут или узел?» указывает на главные функции анжабемана: 1) «стягивать», «перетягивать» строку, 2) «соединять» строки и служить для «отведения» новой строки. Поскольку «узел» является не только общеупотребительным словом, но и термином, в том числе, ботаники, создается аналогия с принципом роста растения, восходящая к гётевскому «Опыту объяснения метаморфоза растений», основными понятиями которого являются «узел», «стягивание» и «расширение»:

«Как все многообразные органы произрастающего и цветущего растения мы пытались объяснить из одного-единственного органа, именно из листа, который обыкновенно развивается на каждом узле, так мы взяли на себя смелость тем же путем вывести из формы листа и те плоды, которые прочно замыкают в себе свои семена»[6] (§ 119);

Перейти на страницу:

Похожие книги

Поэты 1820–1830-х годов. Том 2
Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

Константин Петрович Масальский , Лукьян Андреевич Якубович , Нестор Васильевич Кукольник , Николай Михайлович Сатин , Семён Егорович Раич

Поэзия / Стихи и поэзия