Стихотворения и переводы

Помнишь маленьких калиток скрипы,
Колдовской шиповник там и тут?
Мне уже не спится. Это липы
В переулках Павловска цветут.

Мне уже не спится. Это ели

Стерегут кого-то за прудом…
Хочешь, мы на будущей неделе
Переедем в прошлогодний дом?

Он зарос жасмином и сиренью,

Окунул в боярышник лицо,
Круглый клен разломанною тенью
По ступенькам всходит на крыльцо.

И никак не мог бы отыскать я

Той крутой тропинки под овраг,
Где мелькало голубое платье,
Мотыльком раскачивая мак.

Вот и парк! Как он тенист в июле,

Как он сетью солнца оплетен!
Круглый Портик Дружбы — не ему ли
На ладонь поставил Камерон?

Помнишь давних дней тревоги, встречи?

Посмотри — шумит тебе в ответ
Старый друг наш, дуб широкоплечий,
И до нас проживший столько лет!

Вечна жизнь, и вечны эти розы.

Мы уйдем, но тем же будет сад,
Где трепещут в воздухе стрекозы
И березы ласково шумят.

Оба землю любим мы родную,

И просить мне надо об одном:
Хоть былинкой вырасти хочу я
Здесь, под старым дубом над прудом!

Может быть, отсюда через двести,

Через триста лет увижу я,
Как под эти липы с песней вместе
Возвратилась молодость моя.

1925

57. «Земное сердце не устанет…»

Земное сердце не устанет
Простому счастью биться в лад.
Когда и нас с тобой не станет,
Его другие повторят.

Но ты, мое очарованье,

Моя морозная заря,
Припомнишь позднее свиданье
В зеленых звездах января.

Закрой меня своею шалью,

Закутай сердце в бахрому.
С какой взмывающей печалью
Тебя, голубка, обниму!

Долей вино тревогой старой.

В последний раз в любви земной
Я стану верною гитарой,
А ты натянутой струной.

Мороз крепчает. Гаснет пламя.

Проходят годы. Мы одни.
Остановись хоть ты над нами,
Мохнатый месяц, в эти дни!

1925

58. «Было это небо как морская карта…»

Было это небо как морская карта:
Желтый шелк сегодня, пепельный вчера.
Знаешь, в Петербурге, на исходе марта,
Только и бывали эти вечера.

Высоко стояла розовая льдинка,

Словно ломтик дыни в янтаре вина.
Это нам с тобою поклонился Глинка,
Пушкин улыбнулся из того окна.

Солнечную память узелком завяжем,

Никому не скажем, встанем и пойдем:
Над изгибом Мойки, там, за Эрмитажем,
Памятный для сердца молчаливый дом.

Нам ли не расскажут сквозь глухие пени

Волны, что тревожно о гранит шуршат,
Знал ли Баратынский стертые ступени,
И любил ли Дельвиг вот такой закат!

Где ты? Помнишь вербы солнечной недели,

Дымный Исаакий, темный плащ Петра?
О, какое небо! Здесь, в ином апреле,
Нам с тобой приснятся эти вечера!

1925

59. «Где-то в солнечном Провансе…»